Мистер Джон Найтли был высокий господин благородной наружности и недюжинного ума, восходящее светило в своей профессии, домоседливый и семейственный в частной жизни, но внешне суховатый, что мешало ему нравиться всем подряд, — и склонный подчас бывать не в духе. Он был не вздорный человек, не столь часто без причины выходил из себя, чтобы заслужить подобный упрек, и все же характер его был далек от совершенства — да и неудивительно: трудно быть ангелом при обожающей жене. Ее чудесный характер дурно сказывался на его характере. Он в полной мере обладал ясностью и остротою ума, которых недоставало ей, и способен был иной раз на бесцеремонный поступок или суровое слово. У своей прелестной свояченицы он не пользовался большим фавором. Она подмечала малейшую его слабость. В ней больно отзывалась всякая мелочь, обидная для Изабеллы, хотя самое Изабеллу она нисколько не задевала. Возможно, Эмма относилась бы к нему снисходительнее, ежели б он обнаруживал охоту к ней подольститься, но он держался с нею спокойно и просто, как добрый друг и брат, не более того, не расточая ей в ослеплении похвал — впрочем, даже если бы он на каждом шагу рассыпался перед ней в комплиментах, это никоим образом не заслонило бы от нее величайшее, по ее меркам, прегрешение, в которое он изредка впадал: недостаток почтительной терпимости к ее отцу. Здесь умение сдерживаться порою изменяло ему. В ответ на маленькие странности и страхи мистера Вудхауса у него могло вырваться возражение, столь же разумное, сколь и резкое, и в равной мере бесполезное. Это случалось не так уж часто — ибо, вообще говоря, мистер Джон Найтли чтил тестя и вполне готов был воздать ему должное — и все-таки непозволительно часто, на взгляд Эммы, тем более что, даже когда все обходилось благополучно, она сплошь да рядом должна была проводить томительные минуты в предчувствии взрыва. Всякий раз, впрочем, по их приезде радость встречи первое время оттесняла другие чувства, и так как нынешний визит был, по необходимости, столь краток, он обещал пройти в обстановке ничем не омраченной сердечности. Едва только все расселись по местам и успокоились, как мистер Вудхаус, покачав с грустным вздохом головою, обратил внимание своей дочери на печальную перемену, которая совершилась в Хартфилде с тех пор, как она была здесь последний раз.

— Ах, душенька, — молвил он, — это прискорбная история… Бедная мисс Тейлор!

— О да, сэр, — воскликнула та с живым сочувствием, — как должны вы скучать по ней!.. И милая Эмма тоже!.. Что за ужасная потеря для вас обоих! Я так за вас огорчилась! Представить себе не могла, как вы будете обходиться без нее… Поистине печальная перемена… Но у нее, надеюсь, все обстоит благополучно?

— Благополучно, душа моя, — все благополучно, будем надеяться. Сколько я знаю, она чувствует себя сносно на новом месте.

Мистер Джон Найтли при этих словах вполголоса осведомился у Эммы, внушает ли им сомнения рэндалский климат.

— О нет, — никаких! Я никогда еще не видела миссис Уэстон в лучшем состоянии — такой цветущей. В папе всего лишь говорит сожаление.

— К великой чести для них обоих, — последовал галантный ответ.

— Но вы хотя бы достаточно часто видитесь, сэр? — спросила Изабелла жалостным голоском, попадая прямо в тон отцу.

Мистер Вудхаус замялся.

— Гораздо реже, чем хотелось бы, душенька.

— Позвольте, папа, был лишь один день с тех пор, как они поженились, когда мы их не видели. За этим единственным исключением мы виделись ежедневно, если не утром, то вечером, либо с мистером, либо с миссис Уэстон, а большею частью с ними обоими, и если не здесь, то в Рэндалсе — но чаще, как ты догадываешься, Изабелла, здесь.