Она задумалась, и ей не понравилось.

— Нет, — снова сказала она. — У него жадность была не такая. Он подгребал к себе жизни других людей — копил своих собратьев, как почтовые марки. Ему, на самом деле, не нужна та краденая картина, что у вас в обшивке «роллс-ройса», — он покупал вас. Вы бы ни за что не выбрались на свободу после этой сделки. И весь остаток жизни целовали бы ему прыщавую задницу.

Это меня очень сильно расстроило. Во-первых, даже Крампф не мог знать — не должен был знать, — где именно спрятан Гойя; во-вторых, вот ещё один человек, явно мною манипулирующий, а не vice versa;  в-третьих, вот женщина, ради всего святого, проникшая в глубины заговора и просто пышущая опасной информацией. Крампф всегда был безрассуден, но основные правила негодяйства знал. И как ему только удалось пасть столь низко, чтобы рассказывать что-то женщине?

Весь аспект смерти Крампфа резко изменился: прежде она была крайней неловкостью, теперь же стала явной угрозой. При всем опасном знании, что без всяких помех фонтанировало сейчас вокруг, возникали десятки мотивов убить его, хотя прежде имелся только один — Мартлендов.

Более того: лишь сегодня утром я решил не выполнять свою часть договора с Мартлендом касательно устранения Крампфа. Меня быстро начинает раздражать то абсурдное уважение, которое выказывается в наши дни к человеческой жизни: вообще-то все наши беды от того, что вокруг этой самой жизни чересчур много, — однако с возрастом я всё меньше удовольствия нахожу в том, чтобы заваливать людей собственноручно. В особенности когда они, по случаю, — мои лучшие клиенты. Тем не менее, возможно, сделки с Мартлендом следовало бы и держаться, если бы этим же самым утром мне в голову не пришло, что я и сам уже попал в список вычеркнутых из списков, и едва я убью Крампфа, моё имя вычеркнется оттуда ещё и ещё — по целому ряду причин, опознать которые вы, я уверен, способны и самостоятельно.

— Когда он обезумел, дитя мое? — мягко спросил я.

— В материнской утробе, я полагаю. А обострилось, когда начал крутить делишки с человеком по фамилии Глоуг.

Я поморщился.

— Да, — сказал я. — Логично.

Как бы оно ни выглядело, сейчас я уже был уверен, что Крампфа убили: слишком много мотивов. А кроме того — слишком много способов симулировать смерть от сердечного приступа. И ещё больше способов вызвать её, если к сердечным приступам человек предрасположен.

Я оказался «свинкой в серединке»  — по ощущениям это был кошмар. Лишь слово Мартленда, будто староста класса, стояло между мной и предельной трёпкой, коей грозил мне лютый школьный пристав по имени Смерть. А слово Мартленда так же крепко, как его долговые обязательства, хотя погашать их он будет деньгами «Монополии». Я взял себя в руки.

— Что ж, Иоанна, — жизнерадостно сказал я. — Мне пора на боковую.

— Да, — подтвердила она, крепко беря меня за руку. — Нам пора.

— Послушайте, дорогая моя, я в самом деле прежестоко устал, знаете ли. А я уже не молод…

— Ах, но у меня есть способ излечить оба этих недуга — пойдёмте и сами убедитесь.

Вообще-то я не слабак, знаете, я просто гадок и внушаем. Я поплёлся за нею, и мужское достоинство моё непроизвольно съёживалось. Ночь была невыносимо жарка.

Её комната встретила нас такой парилкой, точно по физиономии мне заехали буфетом. Я запаниковал, когда Иоанна втащила меня внутрь и заперла дверь на задвижку.

— Окна запечатаны, — объяснила она, — шторы задернуты, отопление выкручено до максимума. Смотрите, я вся потею.

Я посмотрел. Она потела.

— Вот наилучшее средство, — продолжала она, стаскивая с меня насквозь промокшую рубашку, — и вы снова обретёте молодость и силу, это я вам обещаю.