|
И тут внезапно, под влиянием этого дружеского приветствия, я обнял его, как обнимал родительских друзей, приходивших к нам в гости. Очень уж мне не хотелось выглядеть сыном заказчицы, который решил без предупреждения наведаться к мастеру, чтобы подловить его на том, что он бьет баклуши. Тем не менее я все-таки оторвал его от работы, а он бросил ее и уделил мне какое-то время, потому что, этого не отменишь, я действительно был сыном заказчицы. Не нужно мне было приходить, пронеслась мысль, мне стало очень неловко, он же достал колченогий стульчик, чтобы меня усадить. Нужно мне было идти прямо домой и вместо этого помочь садовнику прополоть грядку с душистыми травами. Он, однако, нарушил мое молчание. «Лимонада хочешь?» — спросил он. Взвешивать ответ я не стал. Просто кивнул. Он подошел к очень толстому, прогнувшемуся верстаку, заваленному инструментами, взял в руки фарфоровый кувшин, накрытый выцветшей салфеткой, и налил мне стакан. Не холодный, предупредил он — имея в виду: не такой, какой подают у вас дома, — но жажду утоляет. Он подал мне стакан, а сам остался стоять и смотреть, точно медсестра, которая следит, чтобы пациент выпил лекарство до последней капли. То был не просто густой запах лимона или тех знойных летних полдней, когда жар пригибает вас к земле, и так и тянет упасть на кровать, и вы очень благодарны человеку, который изобрел лимонад; к нему примешивался запах скипидара от его рук, который мне очень нравился. Я уже успел полюбить и аромат его мастерской, и этот его разномастный мир, состоявший из дерева, прогнувшихся верстаков, свитеров грубой вязки и колченогих стульев, на которых можно посидеть в полуденный жар, когда все ваше существо пропитано едким, сладким, одуряющим запахом лайма и льняного масла.
Через несколько дней я решил снова зайти к краснодеревщику, а через несколько дней еще, каждый раз — сразу после занятия с репетитором. По пути на меня нападал такой голод, что я завел привычку покупать в пекарне, как только она откроется, одну и ту же булочку. Однажды, подумав, я решил купить еще парочку, для него и для его брата. Свою я решил съесть после того, как посижу минут пять в его захламленной мастерской. Будь я постарше, я бы сразу сообразил, что мешаю ему. Но у меня не было ни малейших сомнений в том, что он рад меня видеть, что между нами сложилась крепкая дружба. Он угощал меня лимонадом, придвигал стул, чтобы посидеть рядом, говорил, пока жевал булочку, как взрослый со взрослым. Мне это страшно нравилось. Он рассказывал про отца и деда — они тоже были краснодеревщиками. У нас это уже много поколений, поведал он, махнув рукой за спину, чтобы изобразить ход времени. А его сын тоже станет краснодеревщиком? Он ответил, что у него нет детей. А разве он не хочет детей? — спросил я, сознавая, что это взрослый разговор. Да поди пойми, задумался он, он пока и жену-то себе не нашел. Я хотел было сказать, что готов играть роль сына и трудиться его подмастерьем каждое лето, готов обучаться всему, чему нужно, пока его сын не займет мое место. «Я хотел бы с вами работать», — сказал я. Он улыбнулся, встал, налил и себе лимонада. «У тебя, что ли, друзей нет?» — спросил он. На деле это, видимо, означало: что, в твоем возрасте не найти занятия поинтереснее? — Здесь у меня друзей нет. Да и дома тоже немного. А чем я тогда занимаюсь целыми днями? На пляж хожу, читаю, делаю домашние задания по латыни и греческому. Тут он продекламировал наизусть первые строки «Энеиды». — Вы учили латынь? — спросил я, слегка опешив. — Росо, чуть-чуть, а потом пришлось бросить. Чтобы его поддразнить, я попросил еще раз продекламировать те же строки. Он начал, но потом на полстихе расхохотался. В ответ расхохотался и я. — Что ты такое, Паоло, меня говорить заставляешь: Arma virumque cano! Он подшучивал над самим собой. |
