Душеприказчик Императора познакомился с Юлией Осиповной, упомянутой в том разговоре, в студёной январской Москве тридцать четвёртого года, когда столицу накрыл похоронный траур; Павел Второй не вставал несколько месяцев и скончался от апоплексического удара.

Представил их Пушкин. Графиня, в строгом чёрном убранстве по мужу и Государю, показалась фельдмаршалу… он затруднился бы выразить своё первое впечатление.

Новый русский двор, где родовитый княжеский бомонд изрядно разбавлен простецкими купеческими лицами, не обделён и красавицами, в том числе более юными, нежели вдова Строганова. Наверное, в восприятии её облика сказалась легенда. Польская панна, ставшая предметом обожания двух великих людей эпохи, одновременно вернувшихся в Отечество, возбуждала слухи и любопытство. Особы романтические вспоминали про её самоотверженность, включая сумасбродную поездку в Шушенское вместо удовольствий светской послереволюционной жизни. Злые языки судачили — чем же она подкупила Императора, дозволившего вернуться опальному ссыльному столь рано? Уж не альковными ли амурами? Это подозрение вызывало гнев у ханжеских блюстителей нравственности, у молодёжи — восхищение. Чем бы не тронула Юлия Осиповна сердце похотливого царя, она заслуживает лишь добрых слов, вызволив суженого из Сибири.

Большой Кремлёвский дворец, заполненный тысячами чёрных фигур, разбавленных лишь красными лейб-гвардейскими мундирами внутренней стражи, гудел в ожидании. Король умер — да здравствует… кто? О неприятии покойным сына Императрицы известно было хорошо.

Вдова коротко поздоровалась с поэтами, образовавшими малый кружок.

— Юлия Осиповна, ангел наш! — Пушкин поцеловал кончики её пальцев через перчатку. — Как же давно не имел я счастья видеться с вами.

— Несчастье помогло, Александр Сергеевич.

— Увы… Смерть отделяет от усопшего, но соединяет оплакивающих. Познакомьтесь же, Наталья Николаевна, mon étoile.

Супруга поэта опустила глаза и поклонилась. Учтивость и редкая красота её были особенными. Оттого не удивительны слова мужа, повторённые им не единожды: «Я женат — и счастлив; одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь».

Лучившийся радостью, столь не уместной в дни траура, поэт не сразу опомнился, что не престало показывать её перед женщиной, чей семейный очаг безвозвратно разрушен войной.

— Скорблю вместе с вами, Юлия Осиповна. Александр Павлович… ему я стольким обязан, хоть и не сразу осознал. И не отблагодарил.

— Да, Александр Сергеевич. Он любил вас. И Павел Николаевич не менее. Знаете, что сказал покойный Император, отправляя графа в ссылку? Что вы всего нашего поколения стоите, за спасение Пушкина от Бенкендорфа граф Строганов не подлежит более суровой каре.

Поэты насупились. Как ни талантлив, ни именит Пушкин, однако же покойный Государь лишку хватил. Были и крупнее стихотворцы, тот же Кукольник. Да и среди присутствующих…

— Александр, вы на Кавказ ездили, в Крым, с Паскевичем знакомы. Не могли бы меня представить? Возможно, он один из последних… — Юлия Осиповна извлекла кружевной платочек и промокнула угол глаза. — Из последних, кто говорил со Строгановым пред тем злосчастным десантом.

— Непременно. Да вот он!

Пока вдова под руку с поэтом лавировала между вельмож, иностранных послов и купеческой братии, Наталия Николавна с неудовольствием ощутила, что оставлена одна, а муж, минуту назад величавший её «мой звездой» и «моей судьбой», упорхнул, увлекаемый пусть и не первой свежести, но ещё достаточно грозной светской львицей. Между тем Василий Андреевич Жуковский принялся вполголоса и печально декламировать заготовленную поэму «На смерть Императора».