— Мой отец был Вексий, — сказал Томас.

— Выходит, ты благородного происхождения?

— Я незаконнорожденный, — ответил Томас. — Незаконнорожденный сын священника.

— Твой отец был священником? — удивился Планшар.

— Священником, — подтвердил Томас. — В Англии.

— Я слышал, что кто-то из семейства Вексиев бежал туда, — заметил Планшар, — но это случилось много лет тому назад, не на моей памяти. И зачем же теперь Вексий возвращается в Астарак?

Томас промолчал. Мимо с мотыгами и кольями прошли на работу монахи.

— Куда унесли мертвого графа? — спросил лучник, пытаясь уклониться от ответа на вопрос аббата.

— Его, разумеется, должны отвезти в Бера и похоронить в фамильной усыпальнице рядом с предками, — ответил Планшар. — Плохо, что к тому времени, когда тело доставят в собор, оно уже провоняет. Я помню, как хоронили его отца: стояла такая вонь, что большинство провожающих сбежали из храма на воздух, не дождавшись конца отпевания. Так о чем это я спрашивал? Ах да, почему Вексий вернулся в Астарак?

— А почему бы и нет? — спросил Томас.

Планшар встал и поманил его.

— Идем, Томас, я хочу тебе кое-что показать.

Он повел Томаса в монастырскую церковь. Вступив в храм, аббат окунул пальцы в чашу со святой водой и сотворил крестное знамение, преклонив колено перед главным алтарем. Томас, чуть ли не в первый раз в жизни, не сделал того же. Он был отлучен, отсечен от тела церкви, отринут ею, а потому ее обряды и ритуалы существовали не для него. Лучник последовал за аббатом через широкий пустой неф к нише за боковым алтарем, где Планшар массивным ключом отомкнул маленькую дверцу.

— Внизу будет темно, — предупредил старик, — а у меня нет фонаря, так что ступай осторожно.

В тусклом свете, падавшем сверху на ступени, они спустились вниз, и, когда Томас добрался до нижней, Планшар поднял руку.

— Подожди там, — сказал он, — сейчас я кое-что тебе принесу. Там, в сокровищнице, ты ничего не разглядишь, слишком темно.

Ожидая, Томас озирался по сторонам, и, когда его глаза привыкли к мраку, он разглядел восемь сводчатых ниш, а когда понял, что это не просто крипта, а набитый костями склеп, в ужасе отшатнулся. Под сводами громоздились белеющие кости, таращились пустыми глазницами черепа. Лишь в восточном углу пространство под аркой оставалось полупустым, оно, видимо, предназначалось для тех братьев, что ныне служили в церкви и молились сейчас наверху. То было подземелье мертвых, преддверие Небес.

Томас услышал звук поворачивающегося ключа, потом снова послышались шаги аббата, и Планшар протянул ему деревянную шкатулку.

— Поднеси ее к свету, — сказал он, — и посмотри. Граф пытался украсть ее у меня, но, когда его привезли к нам в лихорадке, я снова забрал ее себе. Можешь рассмотреть?

Томас поднес шкатулку к слабому свету, который проникал сквозь лестничный проем, и увидел, что она очень старая, высохшая и некогда была окрашена изнутри и снаружи. Ему сразу бросились в глаза полустертые, но так хорошо знакомые слова. Слова, преследовавшие его с тех пор, как умер его отец.

«Calix meus inebrians».

— Говорят, — аббат забрал шкатулку у Томаса, — что ее нашли в часовне замка, принадлежавшего семейству Вексиев, она лежала на алтаре в драгоценной раке. Но когда ее обнаружили, она была пуста, Томас. Понимаешь? Пуста.

— Она была пуста, — повторил за ним Томас.