|
Продолжая свои упражнения, Данкан соизмерял их ритм с личным заклятием: «Проклятие Шванги! Проклятие Шванги!» Он ненавидел Шванги с девяти лет — уже четыре года. Он надеялся, что она не знает о его ненависти. Она, вероятно, забыла о том случае, который породил эту ненависть. Когда ему едва исполнилось девять лет, он умудрился проскользнуть мимо внутренней охраны через туннель, который вел к одному из огневых бункеров. Запах плесени в туннеле. Тусклые огни. Сырость. Он вглядывался через орудийные щели дота, когда его поймали и отволокли назад в самую сердцевину Оплота. Эта эскапада вызвала суровое назидание от Шванги, отдаленной и угрожающей фигуры, приказы которой должны были выполняться. Он до сих пор так ее и воспринимал, хотя с тех пор узнал о приказывающем Голосе Бене Джессерит — тонком голосовом инструменте, который мог согнуть волю неподготовленного. Ей должны были подчиняться все. — Ты навлек наказание на все подразделение охраны, — сказала Шванги. — Они понесут суровую кару. Это были самые ужасные ее слова. Данкану нравились некоторые охранники, и они, случалось, от души заманивали его поиграть, посмеяться и покувыркаться. Его шалость — вылазка к огневому бункеру — навредила его друзьям. Данкан знал, что такое «понести кару». «Проклятие Шванги! Проклятие Шванги!..» После разговора со Шванги Данкан побежал к своей главной наставнице того времени Преподобной Матери Тамалан, еще одной увядшей старухе с холодными и отчужденными манерами, с белоснежными волосами над узким лицом и морщинистой кожей. Он настойчиво желал знать от Тамалан, что за кару понесут его охранники. Тамалан впала в удивительно грустное настроение, ее голос стал напоминать песок, скребущий по дереву. — Наказание? Ну, ну. Они были в том маленьком учебном кабинете при большом гимнастическом зале, где Тамалан проводила каждый вечер, готовясь к урокам следующего дня. Там полно было пузырьковых и катушечных устройств для чтения и других приспособлений хранения и извлечения информации. Данкану это место нравилось гораздо больше библиотеки, но ему не дозволялось находиться в учебном кабинете одному. Это была светлая комната, освещенная множеством глоуглобов на суспензорных буйках. При его вторжении Таламан отвернулась от разложенных ею уроков. — Есть всегда что-то от жертвенного пиршества в наших высших карах, — сказала она. — Охрана, конечно же, понесет высшую кару. — Пиршество? — Данкан был озадачен. Тамалан совершила полный оборот на своем крутящемся сидении и поглядела прямо в его глаза. Ее стальные зубы сверкнули в ярком освещении. — История редко добра к тем, кто должен понести кару, — сказала она. Данкана передернуло от слова «история». Он знал, что у Тамалан за ним стоит — она собирается дать ему урок, еще один скучный урок. — Наказания Бене Джессерит не забываются. Данкан пристально поглядел на старческий рот Тамалан, резко ощутив, что она говорит из болезненного личного опыта. Он вот-вот узнает что-то интересное! — Наши наказания несут неизбежный урок, — сказала Тамалан. — Это намного больше, чем боль. Данкан уселся на пол у ее ног. Из этого положения Тамалан выглядела черной и зловещей фигурой. — Мы не наказываем крайним страданием, — сказала она. — Страдание — это то, что приберегается для перехода через спайс в ранг Преподобной Матери. Данкан кивнул. Из сведений в библиотеке он знал о «Спайсовой Агонии», — таинственном испытании, порождавшем Преподобную Мать. — И, при всем том, главные наказания болезненны, — сказала она. — Они также эмоционально болезненны. Эмоция, пробуждаемая наказанием, всегда является той, которую мы разглядели как главную слабость повинного — и, поэтому, наказание усиливается. |
