|
Ему было, по его собственным словам, «близ ста» лет, но, несмотря на это, он был ещё очень бодр и крепок, с ясными, светло-серыми глазами и крепкими белыми зубами, которые так и бросались в глаза при частых улыбках этого добродушного и весёлого нрава старца, судя по седым как лунь волосам и длинной бороде.
В доме все челядинцы относились к нему с уважением и называли по отчеству Дементьич. Касьяном звал его только сам Строганов, и это было уже освящено обычаем. — Что скажешь, Касьянушка? — спросил его Семён Иоаникиевич. — Что случилось? Строганов знал, что старик напрасно не потревожит его в опочивальне. — Да там, во двор, батюшка Семён Иоаникиевич, пришли невесть какие люди, в хоромы просятся до твоей милости. — Какие люди? — А кто их знает, батюшка… Говорят, вольные… — Вольные?.. — Дело есть до твоей милости. — Много их? — Пятеро. — Все в хоромы просятся? — Никак нет. Один просится, во-видимому, их наибольший. — Что же, пусть войдёт, — сказал Семён Иоаникиевич и вышел вслед за Касьяном в соседнюю горницу, ту самую, в которой он беседовал с Антиповной по поводу необходимости выдать скорее замуж Ксению Яковлевну. Через несколько минут в горницу вошёл высокий, стройный, ещё молодой парень, одетый в кафтан тонкого синего сукна, опоясанный широким цветным шёлковым поясом. Лицо его было некрасиво, но на нём лежала печать какой-то бесшабашной удали, которая выражалась и в насмешливом складе губ, красневших из-под русых усов и небольшой окладистой бородки, и во всей его прямой, даже почти выгнутой назад фигуре, в гордо поднятой голове с целою шапкой густых волос, вьющихся в кудри. — Здоровы будете… — поклонился он Семёну Иоаникиевичу лёгким поклоном, истово перекрестившись на большой образ Божьей Матери, висевшей в переднем углу горницы в богатом кованом золотом окладе. — Здравствуй, молодец. Откуда Бог несёт?.. — С Волги, Семён Аникич, — просто отвечал тот, точно уже много лет знакомый хозяину. — С Волги, — повторил Строганов. — Велика матушка Волга… — Вся была наша, — тряхнул густыми волосами вошедший. — Чья это ваша? — возразил купец Семён Иоаникиевич. — Вольных людей. — А-а… Зачем пожаловал? — К твоей милости, купец. — С чем? — С услугою. — Вот как! Какую же услугу ты можешь оказать мне? — Понаслышаны мы были давнёхонько о вашей сторонушке. Богатая она страсть и привольная. Нет в ней ни воевод, ни стрельцов, жить можно вольготно, не опасаючись. Остяки, бают, да всякая нечисть беспокоит порой, ну да на них управу найти можно… — Один, што ли, ты с ними справишься? — Зачем один? Нас много… Сот семь наберётся… — Все с Волги? — Откуда же больше? Она была наша кормилица. — А теперь… — Теперь царь засилье взял. Казань сложил, Астрахань… Воеводы да стрельцы кишмя кишат на Волге-то… А нам это не на руку. — Кому же это?.. — Известно: вольнице. — А ты кто такой? — Есаул Иван Иванович, по прозвищу Кольцо… — Храбр же ты, молодец, коли так напролом и лезешь к незнакомым людям. Али тебе неведомо, что царь цену назначил за твою голову? — Как неведомо? Ведомо… — А что дороги тебе отсюда назад не найти, не опасаешься?.. — Я опаску, купец, уже давно потерял, да и найти не хочу её… Слухом о Строгановых земля полнится, не такие они люди, чтобы на деньги польстились и вольную казацкую голову воеводам, приказным подьячим и прочей царской челяди продать… Да и голову я свою ценю подороже, чем ценит её царь Иван Васильевич, даром тоже не отдам. |
