— А как тетушка смотрит на эти ее занятия?

— А как бы вы хотели, чтоб она на них смотрела, эта славная женщина? Можно ли препятствовать, коли они тешат молодость?… Тут уж папенька ее виноват…

— Почему же?

— Отец ее, говорят, был человек солидный, ветеран и любимец императора. Он горел желанием иметь мальчика, чтоб вырастить из него солдата, как его отец воспитал солдатом его самого. И вот его супруга в положении, он доволен, думает, что будет сын, ан нет! Рождается девка, а бедная жена в родах умирает. А потом, знаете, беда-то ведь одна не ходит, вот уж и император возвращается после Ватерлоо, начинается беспорядочное бегство, все вверх дном, короче, ветеран оказывается один-одинешенек в деревне, рядом — могилка жены да колыбелечка дочери. Когда малышка-то немного подросла, он и захотел сделать из нее мальчишку: одевал ее соответственно, учил скакать на лошади, стрелять из пистолета, плавать, фехтовать и еще черт знает чему! Так что сорви-голова, у которой было железное здоровье, носилась как угорелая и колошматила всех мальчишек подряд, что очень нравилось папеньке.

— Да ну! Очень мило! Продолжай, старик.

Эдуар заметил улыбку на лице консьержа и отвернулся.

Рассказчик, опершись на половую щетку, продолжал:

— Но это еще не все. Папенька был не единожды ранен, вдобавок страдал ревматизмом и в один прекрасный день взял да и сыграл в ящик, как говорили у нас в полку. Мадемуазель Эрминия — ей в ту пору было пятнадцать лет — осталась со своей теткой, а та любит свет, деревня ей надоела, и вот она с племянницей приехала жить в Париж и поселилась в соседнем доме. Когда девушке исполнилось семнадцать лет, стали поговаривать о замужестве. Но куда там! Она заявила, что выйдет замуж только за того, кто, как она, прошьет сабельный клинок двадцатью пятью пулями кряду и нанесет ей десять ударов шпагой против ее пяти. Так что претенденты отправились восвояси ни с чем.

— Очень любопытно, — скептически заметил Эдуар. — Подайте-ка сапоги, мне надобно выйти.

— Пожалуйста, месье.

— Она богата?

— Очень богата. О, надо видеть, как она ездит верхом в сопровождении слуги. Джон давеча сказывал мне, что с прогулки в Булонский лес возвращается вконец обессиленный, просто мочи нет… Сейчас уж все попривыкли, никто и внимания-то не обращает, относятся к ней совсем как к мужчине.

— Держите, вот двадцать франков на пожертвования.

— Месье нужно расписаться.

— Ах, верно.

Эдуар взял перо и поставил свое имя под именем прекрасной амазонки, как вдруг, остановившись, проговорил:

— Это невозможно.

— Месье отказывается вносить эти двадцать франков? Месье волен поступить как хочет.

— Мне знаком этот почерк, — прошептал Эдуар.

— Что месье сказал?

— Ступайте, вы мне больше не понадобитесь. Этот лист я задержу у себя, возьмете его, когда за ним явятся…

«Где, черт побери, я видел этот почерк?» — думал, оставшись один, Эдуар.