– Я вас люблю! – сказала она громко, но не улыбнулась, когда тетя и дядя, как и следовало ожидать, смутились. Петр Артемьевич только крякнул, а Мария Тихоновна прикрыла рот концом цветастого фартука. Поэтому Рая поглядела на них совсем сердито, недовольная поведением дяди и тети, хотела было построжиться над ними, но вдруг смилостивилась – уж очень они были смущенные, уж очень терялись от обыкновенного слова «люблю»…

– Вы у меня шибко хорошие, язвы-холеры! – поджимая губы, сказала Рая. – Вы у меня такие холеры, что просто не знаю какие…

Тетя и дядя засмеялись; переглянувшись быстро, опять засмеялись… А закат все розовел да розовел, река, наоборот, темнела, кедрачи становились густо-синими, а на обласках и лодках, которые пересекали Кеть, рыбаки веслами работали старательно, так как все-таки сильный стрежень имела коричневая Кеть – приток великой реки Оби, и, чтобы пересечь ее, рыбак Николай Кульманаков делал двести сорок гребков узким остяцким веслом, доводил себя до легкого пота, но причаливал к противоположному берегу как раз напротив деревни – не давал стрежню ни на метр сносить легкий обласок…

– Тебе не надо ходить взамуж, Раюха, – глядя на Заречье, сказал Петр Артемьевич. – Чего тебе торопиться, когда надо образование поиметь, в инженерши выйти… Ты ведь взамуж всегда успешь, племяшка!

Проговорив это, дядя нерешительно повернулся к Рае, помигав, жалобно скукожился – заузил плечи и опустил голову, а лицо у него сделалось такое, словно дядя знал, что из его слов никакого толку не выйдет. «Ты меня, конечно, не послушаешься, Раюха, – сказали согбенные плечи и печальные глаза дяди. – Ты, конечно, выскочишь взамуж, но кто-то же должен тебя попросить не торопиться?… Вот я и прошу!»

– Ты бы все-таки вышла в инженерши, Раюха! – повторил дядя. – Ежели брат Миколай об этом думку имал, ты постаралась бы… А?

Рая затаила дыхание, затем, подняв невесомую руку, пощипала себя пальцами за нижнюю губу.

– А, Раюха? – переспросил дядя.

Девушка по-прежнему не дышала, сидела неподвижно, но ее ладная головка медленно поворачивалась в сторону улицы и реки… С миром что-то случилось: подпрыгнув в гофрированном мареве, увеличился в размерах соседний дом, потоньшал и возвысился старый осокорь, берега Кети раздвинулись, точно хлынуло полноводье. Потом в мире совершились мелкие изменения: кедрачи стали только синими, луна оказалась совсем прозрачной, а собственные руки приобрели вес… «Я не знала, что могу стать женой, – замедленно подумала Рая. – Я не знала, а вот дядя говорит…» И тут она услышала досадливое восклицание тети, почувствовала на плечах теплую и сильную руку.

– Ну, это не человек, а одна напасть! – сердито проговорила тетя. – Ну вот, чего же ты произвел с Раюхой, что она вся обмерла? Да какие же ты имашь права на такое, старая ты дурака!

Рассердившись окончательно, Мария Тихоновна погрозила мужу большим кулаком и, обхватив племяшку обеими руками, заговорила напевно и ласково:

– Ой, да не слушай ты, Раюха, что этот злыдень говорет! Ой, да не обращай ты, племяшка, на него вниманья! – Тут она шмыгнула носом и прослезилась. – И приданое тебе, Раюха, слажу, и свадьбу сготовлю, и обряжу тебя, и все, как у людей, будет… Так что не слушай ты дядьку-то, Раюха! Не слушай…

Руки у тети были сильные, Рая под их тяжестью сгибалась все ниже и ниже – до тех пор, пока не уткнулась лицом в теплую и большую грудь тети, и, чувствуя, что другого выхода нет, медленно и сладко заплакала. Чтобы удобнее делать это – плакать, Рая обхватила Марию Тихоновну руками, прижалась к тете щекой.