– Ой, да что вы со мной производите! – тоже запричитала Рая, не подозревая о том, что причитает. – Ой, да за что мне такие мучения!… То идти замуж, то не идти замуж… Да кто вам сказал, что я собираюсь замуж? Кто вам наврал такое, если я вовсе и не хочу идти замуж… Не собираюсь я идти замуж – вот что…

После этого Рая почувствовала, что под щекой уже нет мягкой груди, на которой так удобно плакать, что руки тети разжались и что вообще Рая плачет не в Марию Тихоновну, а в пустоту, тетя, оказывается, отодвинулась и сурово покачивала головой, а дядя задрал на лоб обе брови.

– Это почему ты не собираешься взамуж? – спросил дядя и замигал. – Как это не собираешься, ежели гуляешь с Натолькой?

Дядя посмотрел на тетю, тетя – на дядю, оба пожали плечами. Тетя, въедливо поджав губы, проговорила осторожно:

– Уж не жалашь ли ты, Раюха, просто так гулять с Натолием?

– Это позоришша! – стукнув кулаком по столу, загремел Петр Артемьевич. – Это не то что стерпеть, это я помыслить не могу!

– Правильность! – тоже разгневалась тетя. – А ты чего, Раюха, глаза-то воротишь?… Ох, девка, ты эту моду – глаза воротить-то – бросай… А ну глянь на меня прямо… Глянь, глянь!… Ты вот что, отец, – обернулась она к дяде. – Ты вали-ка по своим мужчинским делам… Вали, вали, пока греха нету! Улепетывай, отец… Вон и Раюха над тобой улыбатся, такой ты есть заполошный… Ишь, чего про нашу Раюху удумал!

Когда дядя, сердито оглядываясь и ворча, удалился, тетя опять придвинулась к племяшке, обняв ее, сказала:

– От этих мужиков один грех! С ими повяжешься, Раюха, так голова у тебя кругаля дает… С мужиками строгость нужна, но и обхожденье. Вот ты думашь, что мой-то Петра всегда такой славный да пригожий был? Да ни сроду! Он в парнях такой выжига был, что сразу тебя лапать! Сколько я об него рук отмочалила – это тебе не рассказать! – Она тихонечко засмеялась. – Конечно, побаловаться парень должон, на то он и парень, но ты его – по носу! Вот таким макаром делан кулак – и по носу!

Тетя сжала пальцы и показала ядреный, темный от загара и блестящий кулак.

– Ты его по носу, Раюха!

17

И был субботний вечер, и снова жаловался на скуку в тальниках коростель, и снова солнце садилось при луне, словно они не хотели разлучаться – солнце и луна, свет и темень. Пылал всегдашний костер на левобережье, всходила зеленая звезда, с которой начинался каждый день Раи Колотовкиной, и эта звезда была большой.

Баянист Пашка Набоков играл грустный вальс «На сопках Маньчжурии», шаркали по твердой земле подошвы сапог и тапочек, девчата смеялись приглушенно, а младший командир запаса Анатолий Трифонов тоненькую Раю Колотовкину в руках держал бережно, откинув голову, смотрел ей в лицо так, как учили на военной службе, – прямо, искренне и смело. Рая сквозь зубы напевала вальс «На сопках Маньчжурии», смотрела на младшего командира из-под опущенных ресниц, улыбалась загадочно, на манер Моны Лизы.

– «Спите, герои русской земли, отчизны своей сыны…» – напевала Рая и тоже откидывала голову

Вместе с Раей кружились дома и Кеть, проплывали синие кедрачи и прозрачная луна, старые осокори и закопченная баня, хороводился палисадник дома деда Абросимова и сам дед, довольный за внучатку. Глядя исподлобья на Анатолия, она видела, как он красив и здоров, понимала, что он добр, по-деревенски хорошо воспитан; глаза у него были влажны и чуточку печальны, губы сжимались осторожно, нежно, брови выгибались, когда она усмехалась. Складчатая юбка девушки широко развевалась, утоптанная земля звенела под ногами – было ощущение полета, невесомости, доброты.