Возвращаясь к Шеину и к отцу своему воеводе под Смоленск, Василий Измайлов разузнал попутно, что никакого подкрепления к королю в последние дни не подошло. Обо всем этом он рассказал Шеину и отцу. Шеин тоже знал от языков, что король не дождался еще нового подкрепления из Варшавы и что Владислав с тревогой ждет наступления русского войска из Можайска, достигшего будто бы не двенадцати, а тридцати тысяч ратников. Владислав и все его воеводы были убеждены, что Москва вот-вот пошлет на них это войско, чтобы спасти остатки своей армии под Смоленском. Никому из них и в голову не приходило, что Царь бросит армию на произвол судьбы.

Измайлов и другие воеводы требовали, чтобы Шеин сдался королю Польши и Литвы и Царю Московскому — и этот титул он сохранял за собой. Иного выхода никто из них уже не видел. Не хватало теперь Шеину таких беззаветно стойких воевод, как Тухачевский и Твардовский, павших в битве 28 августа. И Лесли со своими иноземными полковниками заявил, что дальнейшее сопротивление бесполезно и нет нужды ложиться в братскую могилу. Царь не платил им жалованья уже четыре месяца, нарушив все сроки контракта. Каждый из них волен по собственному благоусмотрению сдаться королю со своим полком, и король готов, как он не раз объявлял, взять их к себе на службу в гвардию Питера Лермонта или отпустить домой или в любое другое государство, включая и Московию, если они поклянутся не поднимать больше против него оружия.

Трубецкой пустил слух о моровом поветрии в стане Шеина. По его приказу, с согласия Царя, он не пускал гонцов к Царю, а посылал своего дьяка Тихона Бормосова принимать листы Шеина со товарищи «издалече через огонь» — через костер на длинных палках с расщепленным концом, после чего Бормосов переписывал отписку на новую бумагу. Этим хитроумным ходом он первым читал все донесения Шеина и переписывал их как хотел. Занедуживший Шереметев не мог помешать ему.

Первого февраля 1634 года Шеин отправил гонца с отпиской Царю, сообщая, что ему и его ратным людям «от польского короля утеснение и в хлебных запасах и в соли оскудение большое», что больше обороняться он не может. Это было его последнее письмо Царю.

Шереметев склонил Боярскую думу на свою сторону. Трубецкой не посмел пойти против бояр. Уже 2 февраля в Можайск примчался посланец Царя и Боярской думы окольничий князь Григорий Константинович Волконский, пользовавшийся полным доверием Шереметева. Волконский держал совет с воеводами князьями Черкасским и Пожарским, как бы боярину и главному воеводе Шеину с товарищами и ратными людьми оказать скорейшую помощь. Князь Пожарский, измученный долгой хворью, едва мог разогнуть спину, с трудом ходил и садился на коня, но глаза его сверкали, как в звездный час его похода на Москву, когда он крикнул Черкасскому, что терпение его лопнуло и он готов тотчас выступить с войском на Дорогобуж. Но опять начинались с ума сводящие проволочки. Только 6 февраля вернулся на Москву князь Волконский и доложил Царю, что воеводы в Можайске готовы наконец выступить в поход на Владислава. Только 8 февраля послал Разряд грамоту об этом Черкасскому и Пожарскому: «По государеву указу велено идти под Смоленск и боярину Михаилу Шеину со товарищи помочь учинить». Только 11 февраля подобную же грамоту направил Разряд князьям Куракину и Волконскому в Калугу.

Пятнадцать дней, полмесяца, тянул время Шеин, ведя переговоры с королем. В его остроге съели последний кусок конины, последнюю буханку хлеба. Сам Шеин жевал пополам со снегом немолотое жито.