Зловещую тишину в аудитории нарушало только веселое чириканье воробья, который праздновал весну за настежь раскрытым окном. Пристыженные взрослые сидели, не шелохнувшись.
– Что можете сказать о ребенке? Как поведете себя, если такая девочка придет к вам в семью?
Преподаватель задал вопрос. Ученики молчали: что ни скажи, все прозвучит фальшиво.
Маша вздрогнула, заметив, что муж поднял руку. Ее ладонь непроизвольно дернулась, но осталась лежать на месте. Она не имела права его останавливать, они оба взрослые люди.
По-военному строгий голос Олега заполнил аудиторию.
– Девочка психически больна, – докладывал обстановку капитан, – у нее ненормальные игры. Извращенные. Жалко, конечно, ребенка, но только…
Он громоздил диагнозы один на другой. Щеки жены стали пунцовыми, губы задрожали, но оратор этого не замечал. Он с упоением продолжал монолог.
Зажмурив глаза, Маша ждала, когда муж догадается сказать о главном: не было вины Любы в том, что она не знала другой жизни. Во что ей играть, как не в побои, перемешанные с болезненными приступами нежности, и не в насилие, которое выдают за материнскую любовь? Эта девочка умнее и способнее многих других, взращенных в тепле и заботе. Маша собственными глазами видела, как старательно мела она пол в своем воображаемом доме, как деловито обучала куклу по выдуманной азбуке, бережно стирала в реке намокшее под ливнем платье. Она здоровый умный ребенок! Разумнее многих, которым самые близкие взрослые, те, что обязаны защищать и любить, не наносили душевных и физических ран. Но она другая – рожденная в параллельном мире. Обычные мужчины и женщины не в силах ни изменить эту искореженную реальность, ни принять ее.
Инквизитор вынес свой приговор. Теперь Маша уже не сомневалась, пламенная речь была предназначена именно ей. Олег делал все, чтобы она одумалась. Как всякий нормальный мужчина, защищал личное пространство, частью которого была и жена – от чужой беды. Ее и так немало выпало на их долю.
– Ребенок болен, – резюмировал капитан, – ему смогут помочь только врачи.
Зашуршали, зашелестели осмелевшие голоса. Олег задал тон, и люди его подхватили. Маша отключила слух – давно научилась делать это благодаря профессии, и стала по журналистской привычке искать в своем телефоне фильм. Ролан Быков «Я сюда больше никогда не вернусь», 1990 год. Картине больше двадцати лет. Она наделала много шуму за рубежом, завоевала десятки фестивальных наград, вот только в родной стране осталась незамеченной. Даже Маша, много лет назад самонадеянно решившая стать приемной матерью, не слышала о ней ничего.
С момента съемок прошло почти четверть века, а ситуация с детьми стала лишь хуже. Маша знала статистику: за последний год в детских домах прибавилось 118 тысяч детей, на попечении государства оказалось больше 800 тысяч сирот. После войны, в 1945 году, эта цифра была много меньше. А ведь есть еще миллионы беспризорников, которые бегут из неблагополучных семей, чтобы не погибнуть от руки пьяницы – отца или матери. Никто не ведет им счет.
В фильме Быкова шестилетняя Нина Гончарова сыграла саму себя. Ни толики актерского мастерства, только правда. У Маши закружилась голова… Она читала о Нине, а в ушах набатом звучал детский лепет, в котором проскальзывали чудовищные слова. От их радостного ксилофонного звона барабанным перепонкам становилось больно.
Чтобы заглушить невыносимый голос внутри, Маша позволила внешним звукам вернуться. Ораторы добрались уже до матери Любы: «Она „должна была думать“, „обязана была позаботиться“». Будущие приемные родители незаметно для себя забыли неудобный вопрос о том, что делать, когда такая девочка Люба придет к ним в семью. Нашли убежище в излюбленном русском вопросе «кто виноват?». |