Она работала вольным художником-фотографом, специализируясь на портретировании. Ее таланты были в большой цене. Многие организации, имеющие штаб-квартиры в Вашингтоне, очень хотели в рекламных целях иметь снимки своих официальных лиц и членов правления, сделанные свежо и в хорошем стиле. Работая чаще всего при помощи одной старой «Лейки» и самой обычной пленки, Сара делала снимки живые и запоминающиеся. На них ее по большей части пожилые клиенты представали теплыми, мудрыми, остроумными и неправдоподобно человечными.

Она также настояла, что в качестве своей доли расходов на оплату жилья и ведение хозяйства будет выплачивать мне по 200 долларов ежемесячно. Эти деньги я складывал на особый сберегательный счет, открытый на имя Мартина Рутерфорда Хилла.

В общем, мы жили вместе очень хорошо и были друг к другу искренне привязаны. Можно даже сказать, что мы любили друг друга, по крайней мере, старались. После пары кисловатых браков с обеих сторон мы понимали, что любовь — такое чувство, которое требует труда и терпения.

— Кто звонил? — спросила Сара.

— Дочь сенатора.

— Нам светит еще немного к субботе?

— Немного чего?

— Шотландских роз.

— Да, вполне.

— А я все еще думаю, что он не делал этого.

— Кто?

— Сенатор Эймс.

— Ты имеешь в виду взятку?

— Ну да.

— Почему?

Сара облизала кончик салфетки языком и стала вытирать ею остатки каши, присохшие к губам ее сына. Дитя счастливо улыбнулось и сказало «Хряп!» Мама состроила ему рожицу. Дитё захихикало и сказало «хруу!» Сара сделала другую гримаску и продолжила:

— Он не похож на человека, который берет взятки. По мне, он производит впечатление слишком непрактичного — с этой его волнистой седой гривой, печальными карими глазами и таким загадочным выражением лица, как будто он говорит: «Об этом знаем только ты да я». Нет, я не думаю, что это он.

— И все из-за его печальных карих глаз? — уточнил я.

— Из-за того, что у его жены денег куры не клюют, остроумный ты мой! У нее восемьдесят миллионов долларов!

— По-моему, не больше восемнадцати, — сказал я и взглянул часы. — Ладно, мне нужно идти.

— В библиотеку?

— Именно.

— Машину собираешься взять?

— Я еще вернусь — тогда и возьму.

Дом, в котором жили мы с Сарой, представлял собой узкое двухэтажное здание красного кирпича с плоским фасадом, выходящим на Четвертую Юго-Восточную улицу. Построили его лет 80 назад, на расстоянии легкой пешей прогулки до Библиотеки Конгресса и совсем невдалеке от того места, где в свое время появился на свет Эдгар Гувер.

Пять лет назад один молодой и богатый свежеизбранный конгрессмен из Сан-Франциско купил его, полностью выпотрошил и, не жалея денег, перестроил. Он считал, что сделает приятное своим избирателям, поселившись в таком районе Вашингтона, где смешанно жили и черные, и белые.

Но избиратели конгрессмена, преимущественно негры, очевидно, не прониклись этим обстоятельством — поскольку на второй срок они его в столицу не отправили. В итоге экс-конгрессмен весьма дешево сдал особнячок в аренду мне, оговорив одно условие: я должен съехать оттуда в течение месяца в случае, если его переизберут. К настоящему моменту я жил в особнячке уже четвертый год.