|
Я вернулся не через неделю, как Вы, а через три месяца. Ее уже не было. Она ушла от меня так же, как от Вас, не взяв с собой ничего, даже платьев своих, даже зубной щетки.
Мы встретились в последний раз в загсе, чтобы развестись, а заодно проститься. Боже! Что за чушь я сейчас написал: разве можно с такой женщиной «проститься в загсе»?! Тем более что это уже была не она. Все в ней стало другим: походка, голос, мимика и даже оттенок волос. И только глаза оставались прежними. Это было нестерпимо. Это была пытка, изуверство, какое-то вдохновенное палачество. Я понимал, что иначе она не может, что не со зла она, не из желания причинить боль, и все-таки ненавидел ее за эти глаза. Но сколько жаркой благодарности было в ее взгляде.
Нет, она не сумасшедшая. Тут я с Вами решительно не согласен! Ее поведение, вернее, ее объяснения своего поведения могут казаться странными, ненормальными, но лишь потому, что в языке нашем не хватает слов, логика наша слишком примитивна и бесцветна, чтобы передать всю глубину и все богатство ощущений этой женщины, выразить ее невыразимый, светящийся своим особым светом мир. Нет, она не сумасшедшая, но она действительно сходила с ума, когда понимала, что человека, которого она любила и все еще любит, ей уже недостаточно. И вовсе не лгала она о Вашей измене, как Вы пытались мне доказать. То есть теперь-то я верю, что Вы ни разу не изменили своей жене, что с каждым годом любили ее все сильнее и преданнее. Но поймите: как бы там ни было в действительности, она, эта женщина, искренне верила в Вашу измену. Так ей было легче, ибо истинная причина ее отчуждения оказалась бы для нее слишком жестокой. Она ведь глубоко несчастная женщина. Сами посудите, разве так уж велика вероятность, что она найдет того, кого так упрямо ищет. В наш-то век?.. Неужели Вы полагаете, что она этого не понимает, не чувствует? А потому – конечно же, изменили, и Вы, и я! В тот самый момент, когда в наших с Вами мирках, на которые она так надеялась, она вдруг уткнулась в тупик, ударилась о бетонную стену, дальше которой идти было некуда и оставалось лишь задохнуться, оглохнуть, ослепнуть… Вы, наверно, совсем удивитесь, Аркадий Дмитриевич, но мне хотелось бы закончить это письмо следующим предложением, нет, просьбой, нет, призывом: давайте встречаться! Давайте хотя бы один раз с Вами встретимся, а там, может статься, и Вы поймете, что вдвоем нам будет легче. У Овидия в «Скорбных элегиях» есть такие строки: «Видел я сам: изо льда торчали примерзшие рыбы, и, между прочим, средь них несколько было живых». Ведь в одной льдине теперь торчим, Аркадий Дмитриевич! Ведь пришли же Вы ко мне пять лет назад. Не отговаривать же, в самом деле, и не предупреждать меня Вы тогда приходили, а попытаться для самого себя разъяснить неразъясненное, осмыслить неожиданно постигшее Вас. Разве не так? Того же и я теперь ищу, вслед за Вами. Тогда мы не поняли друг друга, но теперь, мне кажется, во многом могли бы сообща разобраться. Ведь мы с Вами любили и, не сомневаюсь, до конца своих дней будем любить эту женщину. Давайте хотя бы поговорим о ней. Или вместе о ней помолчим. Ведь иного нам не остается. Поймите, я не враг Вам, не соперник. Поймите, в той же самой мере, в какой Вы можете упрекать меня в том, что я отнял у Вас любимую женщину, я могу обвинять Вас, что Вы не сумели удержать ее рядом с собой, и она пришла ко мне, обрушилась на меня, бескрайне одарила и невосполнимо опустошила! С уважением, Р. S. Верите ли, но я бы все сейчас отдал, чтобы оказаться на месте этого ей самой неизвестного человека, к которому она всю жизнь стремится, для которого появилась на свет и от которого ей не надо будет уходить. Дай Бог ей найти его! Дай Бог ему вынести свое счастье!
«Аппарат Фогельмана» <sup>Рассказ</sup>
День был какой-то серый и мокрый – больше про него ничего нельзя было сказать. |
