Мельчайшие подробности жизни богов нас волнуют так же, как жизнь бальзаковских семейств, ставших для нас реальностью, или даже «Фантомас», в котором по небрежности авторов у Фандора то и дело меняются родители. Это так похоже на миф, что книга очаровала Аполлинера, да и меня тоже. Однажды авторы написали нам, что у них в столе лежат менее абсурдные книги. Мы ознакомились с ними. Эти книги тоже были абсурдными, но авторы отдавали им предпочтение из-за их реализма.

Школьные учебники по Истории пичкают нас банальными рассказами, в то время как легенды придуманной истории манят тем, что легло в их основу.

Легенды — вершина мифотворчества, меня восхищает их серьезность: суд оправдал Геракла, убившего своего учителя Линоса ударом меча по голове за то, что Линос хотел его поправить: ученик имел полное право защищаться. Нет ни единого изъяна в этой восхитительной пурпурной ткани, сотканной греками, из которой состоит благородная сущность невидимого.

Отдадим ей должное, ибо она правдивей и понятней, чем иные события, записанные в хронике и запутанные до непостижимости. Пока какой-нибудь Мишле или новый Александр Дюма не опутают их своими вымыслами.

*

Человек, смакующий легенды, никогда не будет достаточно защищен от их игривых подмигиваний. Легендам нужен такой же прочный фундамент, как и приземленной реальности. Лао-Цзе даже Конфуция обвинял в мирской легковесности. Конфуция, который, выходя к своим ученикам, заявлял: «Я видел змия».

Знаменитая стела в честь маленького Септентриона (севера), «танцевавшего три дня, а затем умершего», увековечивает память вовсе не юного антибского танцора. Она символизирует мистраль, дующий от трех до шести дней. Надпись тоже символична. Символична для земледельцев, которые на четвертый день могут наконец вернуться на свои поля.

Суровость легенд обусловлена тем, что их вещи тянутся из проросшего семени. Коль скоро мы уже начали говорить о Геракле: у Авгия, должно быть, имелась лишь одна грязная конюшня, и вовсе не нужно было поворачивать русло двух рек. Но если бы наведение чистоты не стало одним из подвигов Геракла, мы не узнали бы имя Авгия. Цербер остался бы обыкновенной потерявшейся сторожевой собакой, которую Геракл вернул хозяину, — если бы Геракл не отправился за ним в преисподнюю и не пообещал тени Мелеагра жениться на его сестре.

Честертон прав, когда пишет, что Иерусалим — это маленький город, полный великих идей, и что в большом городе идеи мелкие.

Какая-нибудь площадь Вероны, населенная легендами, гораздо живее, чем площади, на которых возвышается памятник погибшим.

Об одной кошачьей истории

Не внушать восхищение. Заставить верить.

Кошачья история, рассказанная Китсом, никогда, насколько я знаю, не была записана. Она передается из уст в уста и по дороге меняет форму. Существует несколько версий этой истории, но по духу она все та же. Дух ее столь своеобразен, что я начинаю думать, а не по этой ли причине история лучше уживается с устной речью и паузами, чем с бегущим пером.

Вот что произошло. Китс собирался в деревню Ф. на обед к своему другу пастору. Надо было ехать верхом через лес. Китс заблудился. Тем временем смеркалось, и вовсе стало непонятно, куда ехать. Китс решил дождаться утра, привязал коня к ветке и отправился искать избушку дровосека, в которой он мог бы переждать ночь.

Он бродил по лесу, не решаясь слишком далеко уходить от того места, где привязал коня, и старательно отмечал на коре деревьев дорогу, как вдруг заметил свет.

Китс пошел на свет, который струился из развалин, не обозначенных ни в одном путеводителе. Это были античные арены, напоминающие Колизей: арки, ступени, обрушившиеся камни и куски стен, проломы, заросли кустарника.

Необычный свет мелькал внутри развалин, оживлял их. Китс подошел ближе, спрятался за колонной и заглянул внутрь.