В последнем случае дух противоречия приводил к худшему. От одного издевательства к другому, от осмотра к осмотру жертва постепенно доходила до того, что единственным спасением для нее становилась смерть.

Мы не собираемся переделывать мир. Это дело науки. Наши разъяснения могут убедить только справедливцев, которые и без того убеждены.

Остается лишь цель этого абзаца. Беседовать с теми, кто меня читает, как если бы я беседовал с ними с глазу на глаз.

Я часто замечал, что даже самые светлые умы воспринимают всерьез непристойный вздор, который распространяет пресса. Никогда не помешает внести в это кое-какие разъяснения. Разумеется, не для того, чтобы оправдаться. Нет людей пошлее, чем те, что пытаются оправдаться, или те, кто с гордостью заявляет, что защищал нас. Я восхищен мадам Люсьен Мюльфельд, к которой однажды явилась молодая дама и воскликнула: «Я только что из дома, где защищала вас». Мадам Мюльфельд выставила ее за дверь и просила никогда больше не приходить.

Люди не догадываются, что не следует защищать тех, кого мы любим, по той простой причине, что те, кто нас любит, не должны общаться с теми, кто дурно о нас отзывается. Если они все же с ними общаются, то одно их отношение к нам должно останавливать толки. Я горжусь тем, что в моем присутствии ни один злой язык не смеет сказать ничего дурного. Едва только кто-то открывает рот, я тут же выхожу из-за стола или из комнаты. Пусть отводят душу без меня. А в моем присутствии пусть молчат. Это статья моего морального кодекса. И никогда, насколько я помню, меня не заставали врасплох.

*

Дело Уолта Уитмена не относится к разряду любовной дружбы. Оно заслуживает особого места. Стараясь замаскировать Уитмена, переводчики его обвиняют. Но в чем? Он рапсод дружбы, в которой слово «товарищ» обретает, кажется, свой истинный смысл. Его гимн намного возвышенней хлопанья по плечу. Он воспевает слияние сил. Уитмен восстает против отношений, в которых признавался Жид. Жаль, что, вступаясь за малоизведанную область, Жид ограничивается ее наброском. Уайльд со светским изяществом ее идеализирует, а Бальзак, подсказывая Уайльду (диалог Вотрена и Растиньяка в саду пансиона Воке) модель диалога между лордом Гарри и Дорианом Греем в саду художника, демонстрирует нам еще одну силу, противостоящую слабости — той слабости, что проявляется, когда Рюбампре обличает у Камюзо своего благодетеля.

Пруст берет на себя роль судьи. Красота его произведения теряет от этого возвышенное значение. Жаль, что страницы, посвященные маниакальной ревности, не раскрывают нам ее во всех подробностях.

*

Вернемся к стержню нашей главы — к дружбе, незапятнанной домыслами, в которых ее обвиняет общество. Она облагораживает и мужчин, и женщин — при том, что женщины гораздо больше мужчин подвержены ревности. Однако, если это дружба, ревности нечего делать на сцене. Напротив, она служит чувствам другого регистра. Ей не нужно подозревать, шпионить, досаждать упреками. Ее роль состоит в том, чтобы смотреть — вместо тех, кого ослепляют экстравагантности любви, помогать им в счастье, если оно к ним приходит, и в несчастье, если оно на них обрушивается. Однако соединяться с любовью дружба должна осторожно, иначе ее помощь может принять видимость ухищрений, рассчитанных на самоутверждение.

Я получаю много писем, в которых мне предлагают дружбу. Многих удивляет, что я не спешу принимать эти предложения и на порыв отвечаю сдержанностью. Я объясню. Искусство дружбы выражено в китайской поговорке: «Уменьши свое сердце», которую вовсе не следует понимать как «Не давай волю своему сердцу». Эта поговорка означает: «Не выходи за начерченный мелом круг». Свои дружеские связи я долго испытывал. Одной больше — и круг переполнится. Моя осторожность вовсе не означает, что я запираю дверь на три оборота. Дверь моя всегда распахнута.