— Идите домой и проведите остаток дня со своими семьями. Запомните, что мы побеждены на поле боя, но не в наших умах и сердцах.

Женщины стали расходиться, утешая друг друга. Соня хотела взять под руку Джоану, но, увидев, что она пока не уходит, ушла с остальными. Лейф разбирал какие-то бумаги на своем столе и очень удивился, увидев Джоану.

— Да, Джоана?

Вопрос буквально вырвался у нее:

— Что мы можем сделать?

— Я не знаю. Понятия не имею. Единственное, что у нас осталось, это надежда. Надежда, что наша страна будет спасена.

Джоана зашла в свой кабинет и накрыла печатную машинку. Ее движения были автоматическими. Потом перелистнула календарь. Вчерашний вечер, видимо, стал для короля самым трагическим в его жизни. Много лет назад, ступив на престол, он произнес фразу: «Все для Норвегии!» Сейчас она поклялась себе в том же. Все возможное, чтобы вернуть свободу, она сделает. Все, что будет в ее силах.

Стыд поражения поселил отчаяние в народе. Оно читалось на лицах, люди перестали улыбаться. ВВС начали передавать специальные репортажи в Норвегию из Англии, и король выступил с обращением к народу в час отчаяния, сказав, что скоро наступит освобождение. В течение нескольких дней тысячи листовок с его речью, отпечатанные на подпольных типографиях, заполонили страну. Одну из них Джоана нашла на своем рабочем столе. Она не стала интересоваться, как она попала туда, а просто спрятала ее в сумку. Вечером она бросила ее в почтовый ящик соседей, вложив свою лепту в распространение королевского обращения.

У каждого появилась продуктовая карточка и документ с фотографией, удостоверяющий личность. Документы были напечатаны на немецком языке, а внизу шел перевод на норвежский.

В Норвегии проживало около восьмисот евреев — мужчин, женщин, детей. На их карточках стояла красная буква «J», и в ту же неделю у них потребовали сдать радиоприемники, а далее последовало осквернение главной синагоги в Трондхейме.

Комендантский час продолжался, и тех, кто не завесил окна, жестоко наказывали. Предприимчивая фабрика начала изготовление жалюзи из плотной черной бумаги, и Джоана купила их, чтобы закрыть окна.

Все публичные собрания были запрещены, нельзя было останавливаться и разговаривать на улицах, даже с близкими людьми. Слушать ВВС воспрещалось под угрозой строжайшего наказания, а вся пресса выходила под немецкой цензурой. Переезжать с места на место или менять адреса разрешалось только с санкции полиции. Джоана не представляла, вернутся ли вообще Алстины домой.

Одним утешением было то, что немцам, согласно приказу их высшего командования, было запрещено покупать продукты у местного населения. Но тем не менее оккупанты забирали все сельскохозяйственные продукты у фермеров.

Скоро стало очевидным, что кормить огромную армию население не в состоянии.

Трагический случай произошел в городе, когда юноша увидел свою сестру с немецким солдатом. Он попытался оттащить ее и получил пулю в живот. На похороны собралось много народу, но его сестра не пришла. Кто-то из его друзей схватил ее и обрил наголо. Такое случалось со всеми девушками и женщинами, которые путались с немцами.

Среди местного населения были и такие, кто общались и сотрудничали с врагами. Местное население презирало их как предателей.

Джоана не выносила топота сапог и особенно ненавидела их, когда они шагали под марш «Мы наступаем на Англию».

Как только почта возобновила работу, она написала родителям, желая узнать все новости, а также — Анне Алстин. К счастью, пришли оба ответа. Первым она открыла письмо из дома. Ее мама писала, что у них все хорошо, насколько это возможно в сложившейся ситуации. Братья, как она и подозревала, ушли на войну.