И вот, наконец, наступил тот самый волнующий день…

Нет, не то.

День, которого Саша с безумным нетерпением ждал…

Да не то все это! Нет тут места остроумию и иронии. Нечего тут делать насмешливости и издевке, пусть даже беззлобной и шутливой!

Человек оцепенело дожидался своей мечты.

Человек нервно ждал, облизывая губы и стиснув руки, – когда же он окажется в цивилизованных, европейских, заграничных горах…

У какой сволочи повернется язык насмехаться над этим человеком?

Невозможно выразить словами и Сашино ожидание, и Сашино нетерпение, и страх, что произошло недоразумение, что путевка досталась ему по ошибке, посему Сашу завтра вызовут в комитет комсомола и скажут, что, к сожалению, его поездка в Болгарию отменяется, поскольку возникли непредвиденные обстоятельства, или скажут, что его поездку в инстанциях "сочли нецелесообразной", или произойдет еще чтонибудь.

Он так волновался, что в последнюю ночь долго не мог уснуть. Ворочался часов до трех, вставал, курил, по десятому разу проверял сумку, портмоне с загранпаспортом. Саша промаялся полночи, а потом наконец уснул. И так крепко уснул, что будильника не услышал, и если бы не мама, то он проспал бы свой рейс и свой Боровец. Мама растормошила его, отправила в душ, приготовила завтрак, положила в карман куртки сверток с бутербродами и взяла с него слово, что завтра он пошлет телеграмму, а если сможет, то позвонит. Саша поцеловал маму, обнялся с отцом, взял сумку, чехол с лыжами и осторожно протиснулся в лифт.

На улице еще было темно, шел легкий снежок. Саша не стал ждать троллейбуса и пошел к Ленинградке пешком. Времени у него было полно, но он шел торопливо, ощущая в себе суетливое беспокойство, он нервничал и чувствовал, что спокойно ему будет только тогда, когда поймает такси или частника, а еще вернее – когда он приедет в аэропорт и встретится со всей группой. А вот когда самолет взлетит – тогда ему будет совсем спокойно, и тогда он по-настоящему ощутит, что его Боровец никуда от него не денется…

Он дошел до "Войковской" и встал у кромки тротуара. Машин было немного – воскресенье, восемь утра. На мосту появилась светлая "Волга", и Саша увидел маленький изумрудный огонек. Он поставил лыжи на снег и протянул руку.

– В "Шереметьево-два" поедем? – спросил он, открыв дверь.

Из машины шел уютный дух тепла, бензина и табака.

– Весло, что ли? – покосившись, спросил хмурый водила. – Не поместится же.

– Сам ты весло, – пробурчал Саша, пристраивая лыжи в салон. – Все поместится, не боись. Багажник открой, пожалуйста, сумку брошу.

– Это чо, лыжи у тебя? – спросил водила, когда они въехали в Химки.

– Лыжи, – ответил Саша и посмотрел на часы. – Курить можно?

– Кури. Это чо, горные?

– Ну. Горные.

У Саши был запас времени – минут сорок. Он достал из кармана смятую пачку "Шипки", вытянул сигарету и чиркнул спичкой.

– Собрался куда? – не унимался водила.

Он взял из надорванной картонной пачки "беломорину", движением подбородка попросил Сашу дать ему спичку и тоже прикурил.

– В Болгарию, – небрежно ответил Саша. Ему было жутко стыдно этой небрежности, но он ничего не мог с собой поделать; теперь, когда все собрания и инструктажи были позади, когда уверенно гудел мотор "Волги", приятно пахло дымом "беломорины" и темное, зимнее, сине-желтое утро проносилось за окном, приближая Сашу к счастью, когда международный аэропорт "Шереметьево-2" был все ближе и ближе, – Саше хотелось всем и каждому рассказывать, что он летит в Боровец. – В Рильские горы.

– В загранку, значит, – уважительно сказал водила и шмыгнул носом.