Здесь будут вьюги, будут мчаться

Такси, как призраки карет,

Здесь будет осенью качаться

Лес на Николиной Горе.

Здесь все продолжится, продлится -

Зимою, осенью, весной.

Все те же ливни будут литься

На Пироговку и Страстной…

Потом были чай с мармеладом и палящее танго – такое, после которого все присутствовавшие юноши должны были, как порядочные люди, не медля жениться на присутствовавших барышнях… Это Галка Пасечникова принесла свои пластинки.

Ее “ папуля ” резидентствовал в Аргентине, и Галка кормила компанию “ латино ” – и кухней, и музыкой, и наукой жарко любить в по-стели.

Но, как бы то ни было, едва Вера вошла в Мишкину комнату

(Тема галантно и несколько беспокойно поддерживал ее за локоть), студиозусы стали ухаживать наперебой, стали приглашать на танец. Ей это нравилось. Ей все тогда понравилось. Картошка с укропом, коньяк, которого она прежде не пила.

Нинка Зильберман даже заобижалась: как же, она прима, а тут – вот-те нате, хрен в томате…

Ярче всех витийствовал Тема. А Полетаев в тот вечер сидел тихонько в Мишкином кресле, стеснялся.

У Темы с Верой вполне мог завязаться роман, но Вера случайно уличила Тему в какой-то мимолетной сугубо плотской связи и по причине старомодной взыскательности резко отставила. А Полетаев все стеснялся. Достеснялся до того, что Вера сочла его высокомерным и обратила, принцесса, внимание. И разглядела как следует. Она влюбилась. А уж он-то был готов…

Вера рассмотрела, что Полетаев умен, добр и немелочен,

Полетаев радостно узнал, что принцесса заботлива и домовита… Они, черт побери, поженились.

Возле Рождественского бульвара Полетаев остановил такси.

“Подловил ”,- как говорила Катя.

Когда он бывал с Катей, то такси старался не останавливать. Объяснял, что такси – изредка допустимое излишество. Если Катю встречал после студии Полетаев, то они ехали домой на метро. Когда встречала Вера – на машине. Вера почти всегда брала машину – она раньше уходила.

Итак, папа – метро. Мама – машина.

Папа зимой носил серое пальто реглан. Летом, осенью и весной – летную кожаную куртку. Пятью сантиметрами выше правого кармана куртка была грубо и прочно заштопана.

(Туда однажды угодили две пули, пээмовский калибр. Это

Эдик-Покер, разгильдяй, со своей форс-группой чистил

Нижнюю Масловку. Пастор лежал в госпитале с пневмонией, и вместо Пастора Городецкий отдал Эдику Полетаева. Эдик шел, говорил в рацию, закомандовался, увлекся, а из-за угла сберкассы вышел армейский рейд с “Кедрами ” на изготовку.

Полетаев успел повалить Эдика за обугленный остов “

Москвича ”, но в него попали, и от страшного, ломающего удара в подреберье он больше минуты не мог дышать… Под кожанкой был кевлар, Эдик перед выходом Полетаева проверил, как рядового необученного, и велел поддеть жилетку…)

Мама выглядела хорошо. Мм-да… Сдержанно. Чего уж там – дорого. Джинсы мама не носила. Носила брючные костюмы.

Когда приходила пора показать человечеству ноги – Вера надевала юбки, и человечество говорило: “ Ах! ”

Папа покуривал и похмыкивал. Мама тонко улыбалась, вполголоса иронизировала. Папа был непонятно кто, занимался словесным, неосязаемым. Мама была популярный и дорогой стоматолог.

Катя не очень понимала, что такое “ стоматолог ”, но уже хорошо понимала, что такое август в Ницце, льстивые улыбки солидных дядь, маленькая школа с оранжереей и бассейном и

Новый год в Цермате.

Папа мог до полудня курить в своем кабинете, ему не дарили бордовых роз.

“Ты устал, Боря…” – говорил Садовников и был официально участлив.

“ Уже столько лет ничего хорошего… ” – сокрушенно говорила мама.