|
Не стоило ему деда трогать. Возвращается Попов с дачи и узнает, что ординатор его клиники натурально угробил больного. Эксцесс. И при обычном положении вещей ординатору мало не показалось бы. Но выжил бы. А тут у Попова произошел какой-то конфликт с главврачом, тот раздул скандал из-за смерти больного, мол, в клинике бардак… Короче, ординатора порвали в куски. Я сам слышал, как Попов сказал парню: "Ты отчислен". Можете себе представить, что это значило для ординатора второго года? Ему предстояло потом лет пять дожидаться, пока о нем забудут. Его бы к операционному столу только за сто первым километром допустили. Лет через пять… А мораль?
– М-да?.. – сквозь зубы промычал Бравик. – Дисциплина, Григорий Израилевич. Вернее, один из возможных вариантов ее отсутствия. Тот ординатор должен был вызвать – хоть поздно вечером, хоть среди ночи – заведующего. Он должен был сделать сто панических записей в историю болезни. А не лезть самому. Тем более после того, как Попов сам поставил троакар. Тот ординатор был бестолочь. Неудачник. Никто. Я не помню, как его звали. Его вышвырнули к чертовой матери из урологии. И больше о нем никто ничего не слышал. И это правильно. Я видел, как Попов говорил о нем доценту. Как о покойнике. А потом его еще взял за воротник заведующий, отвел к себе в кабинет. Что там было, я не знаю, но думаю, что заведующий размазал этого придурка не слабее, чем Попов. И это правильно… Они подъехали к вокзалу. – Мотор не глуши, – сказал Чернов Каприну, выходя из машины. – Хорошо помню ту историю, – удовлетворенно сказал Чернов, когда они вышли на перрон. – Все хорошо помню. Это просто какой-то схемой для меня стало: не лезь, пока не скомандовали, и не жди, что отмажут. И – ни тебе Учителей, ни тебе благодушного наставничества. Получите и распишитесь*. "Ну да… "Не верь, не бойся, не проси"… Скотина, – подумал Бравик. – Ницшеанец сраный, доморощенный. Никона на тебя нет…" – А когда я вам сказал, что у нас одни установки, я вот что имел в виду. Ни со мной, ни с вами такая позорная история произойти не могла. Даже по крайней молодости лет. Мы осторожны. Мы знаем правила. Я, Григорий Израилевич, всегда очень радуюсь, когда встречаю среди коллег людей своего склада. Это меня как-то укрепляет. Значит, есть поколение наставников и будет создана генерация рукастых и зубастых. Вот, пожалуй, и все. Счастливого вам пути. Назарову кланяйтесь. И Амосову от меня передайте теплый привет. И Григоряну. Чернов отдал проводнику билет. Бравик коротко простился с Черновым, пожал ему руку и поднялся в тамбур.
Поезд проходил через стрелки, вагон сильно качало. Бравик положил портфель на верхнюю полку. В купе все спали. Бравику опять достался проходящий поезд. Бравик стоял в тамбуре. От дыхания изо рта валил пар, на стеклах нарос толстый слой инея, но Бравику не было холодно – он не снял ни пальто, ни пыжиковую шапку. Бравик стянул с руки вязаную перчатку и протаял пальцем на стекле маленький овал. В овале мелькали фонари, депо, темные составы и шлагбаумы. "И все-то ты помнишь… Да ни черта ты не помнишь! Вождь, мать твою… Душить таких в колыбели…" Бравик продолжал оттаивать окошечко в инее. Если бы он курил, то сейчас бы закурил сигарету или папиросу.
Попов, сволочь, тогда от него открестился мгновенно. У Попова были свои дрязги с городским руководством, и он, не сомневаясь ни минуты, нашел крайнего. – Это недопустимо, это черт знает что, – деланно гневно сказал Попов. – Я тебя отчисляю. Я отчисляю тебя из ординатуры! Возмутительно… Да, выглядел тогда Бравик кисло. И губы дрожали, и руки потели… А как отцу сказать? О боже, позор какой… Больной Ларин… – больной Ларин ему потом год снился. |
