— Брак с леди Портилией укрепил бы ваши позиции при дворе, мой паладин, — подливает масла в огонь юмора принцесса. — Герцог Винтерский весьма влиятелен, хотя финансовые дела его рода не так хороши, как ранее. Он очень рассчитывал поправить их этим союзом. Вы оскорбили его отказом, получив сильного врага, а его племянница была бы счастлива выйти замуж хоть за дворцового трубочиста. Герцог обладает весьма скверным характером.

— Вот видишь, пап, — укоризненно подхватывает Нагма, — мог бы осчастливить эту леди Портянку…

— Портилию, — поправляет её Катрин, — она не очень умная, но добрая девушка.

— Тем более! — воодушевляется дочь. — Я бы её читать учила, воспитывала…

— Давай лучше хомячка тебе заведём, — вздыхаю я. — Тоже глазки трогательные, а ест меньше.

Катрин — просто кладезь сведений о высшем свете и может часами рассказывать о кандидатках и их родителях, Нагма этим пользуется и меня троллит. В конце концов мне это надоедает:

— А что это мы только мои брачные перспективы обсуждаем? Вот, например, тот юноша бледный со взором горящим и носом как у неудачно спикировавшего дятла. Почему бы мне не выдать тебя за него? Как там его бишь?

— Младший граф Леник? — тут же вспоминает принцесса. — Да, неплохая партия. Правда, про него ходят слухи, что он мужеложец, но это, возможно, и к лучшему — не будет против, если дети родятся от твоего паладина…

— Фу, Кать! — возмущается Нагма. — Фу и бе! Слышать об этом не хочу! Какая гадость! Прекратите это обсуждать немедленно! Кстати, никакого паладина у меня нет!

— А почему? — удивилась Катрин. — Разве не надо, чтобы тебя кто-то любил?

— Меня папа любит! Мне достаточно!

* * *

— А кстати, пап, — спросила дочь тем натужно-непринуждённым тоном, которым она задаёт вопросы, которые ей почему-то важны, но не хочется в этом признаваться. — А почему ты не женишься снова?

— На Леди Портянке? — смеюсь я.

— Нет, вообще. Ты же ещё не очень старый.

— А зачем, колбаса?

— Ну… Не знаю… Тебе не одиноко?

— Нет, у меня есть ты.

— Агась, — соглашается она, — я есть. И пить. И валяться.

Она повалилась на мою кровать и застонала:

— Аллах милосердный, какие эти платья всё же неудобные… Не, пап, я не об этом.

— А о чём?

— Ну вот я вырасту. Совсем-совсем нескоро, но может выйти так, что у меня начнётся своя собственная отдельная жизнь.

— Однажды это непременно случится, — кивнул я.

— Ты будешь без меня грустить?

— Немного. Но тут ничего не поделаешь, дети вырастают. Ты — деть. Ты — вырастешь. Но это, знаешь, хорошая грусть. Когда немного грустишь, но больше радуешься.

— Чему?

— Что вот теперь есть на свете такой прекрасный взрослый человек, и ты к этому немного причастен.

— Агась, — задумалась дочь. — Наверное. Но неужели тебе не хочется… Ну, не знаю… Любви? Не, я тебя люблю ужас как, не подумай. Но это не считается.

— У меня уже есть дама сердца, — засмеялся я. — Принцесса Катрин. У нас обеты, всё строго.

— Она тебя, кстати, реально любит, ты в курсе? — спросила Нагма.

— В смысле?

— В смысле для неё это важно, а не просто так. Я раньше думала, это игра такая, но она выросла и всё равно…

— Это не любовь, колбаса. Это наложение первоначального импринтинга на хронический дефицит душевного тепла. Катрин — очень сильно недолюбленный ребёнок.