– У тебя подбородок чуть острее, чем обычно.

Она отпрянула, чувствуя себя задетой и сконфуженной.

– Я не хотел тебя обидеть, – сказал Чип, – я просто хотел сказать, что в тебе есть что-то необычное, даже если это и не так важно.

Она внимательно посмотрела на него, а потом снова перевела взгляд на противоположный склон амфитеатра. Она покачала головой.

– Я не понимаю тебя, – сказала она.

– Извини, – ответил Чип, – я был болен до вторника. Но мой советчик отвел меня в Главный Медицентр, и меня вылечили. Я сейчас еще поправляюсь. Не волнуйся.

– Ну, что ж, хорошо, – сказала женщина. Через секунду она повернулась к Чипу и весело ему улыбнулась. – Я прощаю тебя, – сказала она.

– Спасибо, – ответил Чип, неожиданно почувствовав к ней жалость.

Она снова отвернулась.

– Я надеюсь, что мы будем петь «Освобождение Масс», – сказала она.

– Будем, – ответил Чип.

– Я так люблю это, – добавила Мария ,и принялась напевать мелодию.

Чип продолжал смотреть на нее, пытаясь смотреть обычным, нормальным взглядом. То, что она сказала, было правдой: она не отличалась от всех остальных членов. Что могут значить острый подбородок или необычного цвета ноготь? Она была точно такая же, как любая Мария, или Анна, или Мир, или Йин, которые когда-либо были его подружками: смиренная и добрая, готовая помочь и любящая работать. Но в то же время она вызвала в нем жалость. Почему? И могли ли те, другие, вызвать в нем жалость, если он посмотрел на них вблизи, так, как он смотрит на нее, если он вслушается в то, что они говорят?

Он посмотрел на членов по другую сторону от себя, на массы членов на нижних ярусах, на массы членов на верхних ярусах… Все они были похожи на Марию КК, все улыбались и все были готовы петь свои любимые Рождественские Марксовы песни, и все они вызывали жалость, каждый член в этом амфитеатре, сотни, тысячи, десятки тысяч членов. Их лица заполняли огромный котел рядами, как коричневые бусы, лежащие огромными, прилегающими друг к другу овалами.

Лучи света осветили золотой крест и красный серп в центре гигантского котла. Раздались четыре знакомые ноты трубы, и все запели:

Одна могучая Семья, Единый организм:

Без злобы, жадности, и ей Неведом эгоизм.

Каждый член дает Семье все, что он должен дать, И все, для жизни нужное, он может получать!

Но они совсем не могучая Семья, подумал Чип. Они – слабая Семья, печальная и достойная жалости Семья, заторможенная химическими препаратами и обездушенная браслетами. Только Уни действительно могуч.

Одна могучая Семья, Один большой народ – Своих сынов и дочерей Он храбро в космос шлет…

Он автоматически пел слова, думая, что Лайлак была права: ослабленные лечения принесли новые несчастья.

В воскресенье, в одиннадцать вечера, Чип встретился со Снежинкой в прогале между домами на Нижней Площади Христа.

Он обнял ее и с благодарностью поцеловал, радуясь ее сексуальности, юмору и бледной коже, и еще горькому запаху табака – всему тому, что составляло ее и никого больше.

– Христос и Веи, я рад тебя видеть, – сказал он.

Она крепче прижалась к нему и счастливо ему улыбнулась.

– Быть с нормальными – это просто облом, правда? – спросила она.

– И какой! – ответил Чип. – Сегодня утром мне хотелось бить не по мячу, а по футболистам.

Она рассмеялась.

Чипу было плохо с момента пения, но сейчас он почувствовал, что его отпустило, что он счастлив и даже стал выше.

– Я нашел подружку, – сказал он, – и, подумай только, я трахнул ее без всяких затруднений.

– Драка.