|
Вы видели, я хорошо работал, если вам нужно, я выйду еще один или два дня, но не более того". Я хотел, но не сказал ему, что я не могу, органически не могу прислуживать, и мне неприятны ваши посетители. "Я не хочу служить буржуазии" -- хотел я ему сказать, но из-за боязни, что получится слишком пышно, не сказал, только из-за этого. В период Хилтона, в мои последние дни пребывания там совершил я еще несколько действий -- написал письмо "Вери атрактив леди" и послал одиннадцать своих стихотворений в Москву, в журнал "Новый мир". "Вери атрактив леди" напечатала свое объявление в "Вилледж Войс". Ей 39, она хочет компаньона для путешествия по маршруту "Париж, Амстердам, Санта-Фэ, и так далее". Маршрут мне подходил, о чем я и написал леди, 39. Сейчас я вспоминаю об этом с иронией, тогда мне казалось, что это единственный мой шанс, и что она непременно клюнет на русского поэта. К тому же в феврале в "Нью Йорк ревью оф бук" в статье о русской сегодняшней литературе Карл Проффер посвятил мне несколько строчек, о чем я без зазрения совести, как продавец, выхваляющий свой товар, и написал "вери атрактив леди". Я до сих пор жду ее ответа. А что, это был шанс выплыть, попасть из искусственной жизни, которой я живу до сих пор, в настоящий мир. Неважно, может быть, я зарезал бы "вери атрактив леди" на третий день "фаворайт трип", как она выразилась. К ее счастью, у нее оказалось мало фантазии. Вспоминая бесстыдную свою похвальбу в том письме, я даже немного стесняюсь. Письмо в редакцию журнала "Новый мир" написал я из озорства и любви к скандалу. Почти будучи уверен в том, что стихи мои не напечатают, не отказывал я себе в удовольствии поморочить голову и тем и другим. Совесть моя была спокойна, печатал же свои книги Солженицын, живя в СССР, здесь, на Западе, его совесть не мучила, по сути дела он думал только о своей писательской карьере, но не о последствиях или влиянии своих книг. Почему же я не могу, живя здесь, печатать свои стихи там, в СССР? Меня достаточно использовали государства, мог же, наконец, и я их использовать. Несколько шансов на напечатание у меня были -- ведь мне и моей статье "Разочарование", из-за которой, как я уже упоминал, я вылетел из "Русского Дела" -- московская "Неделя" уделила целую страницу в номере за 23-29 февраля. По совпадению свыше это были как раз те дни, в которые я, охуев, с гноящейся рукой, закутавшись в грязное пальто, найденное на мусоре, бродил по февральскому Нью-Йорку, подбирая объедки из мусорных корзин и допивая капли из винных и других алкогольных бутылок. Я много в те дни скитался в Чайна-тауне, ночевал с бродягами. Выдержал я такой жизни шесть дней, на седьмой вернулся с опаской в квартиру на Лексингтон, увидел опять свою жуткую выставку вещей Елены, развешанных по стенам, с этикетками под каждой такого содержания: "Чулочек Елены -- белый Где второй неизвестно Она купила белые чулочки уже когда была знакома с любовником, и тогда же купила два тонких пояска -- в них она с любовником и ебалась -- Лимонову Эдичке грустно и страстотерпно". Или: "Тампакс Елены Сергеевны неиспользованный, девочка моя могла вложить его в пипку -- у нее смешно тогда торчала, висела из пипки нитка". Предметы висели на гвоздях и плечиках, были прикреплены к стенам клейкой лентой. Веселенькая выставка была, да? Как бы вам такое понравилось, если бы вы были приглашены на такую выставку? А я пригласил людей 21 февраля, и человек десять выставку видели, и пришел ее и отснял на фотопленку Сашка Жигулин, так что она у меня на трех пленках есть. Безумный был я, признаю, выставка "Мемориал Святой Елены" называлась. Вернувшись из бродяг, я содрал, жмурясь и отворачиваясь, все эти вещи со стен и начал новую жизнь, которая и привела меня к Хилтону и Вэлфэру и к отелю "Винслоу". |
