Она послушала новости по радио и прочла первую полосу газеты, которую только что принес мальчишка, затем поднялась в свою бледно-голубую спальню, сняла униформу, бросила ее в ящик для белья и надела чистую, свежевыглаженную белую футболку, бледно-серый спортивный костюм, белые носки и обувь для бега. Волосы она расчесала и убрала с лица под эластичную белую повязку. Она положила три обернутые конфеты с глюкозой в карман, а на шею надела ленточку с запасным ключом от дома, который спрятала под одежду.

Когда она закрывала за собой дверь, все больше огней зажигалось в домах и тонкая, холодная, безрадостная полоска рассвета уже выглядывала из-за Холма. Туман все еще висел в воздухе, покрывая деревья и кусты на склонах, клубился и густел, а потом вновь рассеивался и становился прозрачным.

Но шторы еще никто не открывал. Никто не выглядывал из окон, желая побыстрее начать новый день и увидеть, что происходит на улице и кто уже вышел. Это было не такое утро. На углу Барн-клоуз, в нескольких ярдах от ее собственного дома и в начале дорожки, спускавшейся в поле, Анджела Рэндалл перешла на легкую трусцу. Несколько минут спустя она уже бежала, тихо, уверенно и упрямо, вдалеке от посторонних глаз, через широкую зеленую равнину прямо на Холм, а потом, через несколько ярдов, внезапно исчезла в ватном, глухом, плотном и липком тумане.

Два

– Доктор Дирбон слушает.

– О боже… – голос пожилой женщины дрогнул. – Извините, я не хотела беспокоить вас посреди ночи, доктор, извините…

– Для этого я и нужна. В чем дело?

– Айрис Чатер, доктор. Это Гарри – я слышала его. Я спустилась, и он издавал такие странные звуки, когда дышал. И он так выглядит… вы знаете… ему нехорошо.

– Я еду.

Звонок не был неожиданностью. Гарри Чатеру было восемьдесят. У него было два сильнейших удара, диабет и слабое сердце, и недавно Кэт нашла у него медленно растущую карциному в кишечнике. Ему, наверное, стоило быть в больнице, но они с женой настаивали на том, что ему будет лучше дома. Тихо выскальзывая из дома, она подумала, что, скорее всего, так и было. Он точно был счастливее, лежа в кровати, которую они организовали для него внизу, в гостиной, в компании своих двух попугайчиков.

Она выехала задом на дорожку. Деревья рядом с конюшней, которые на секунду попали в свет ее фар, неистово били ветвями, но лошади спокойно стояли в стойлах, а ее семья глубоко спала.

Мало кто теперь держал попугайчиков, не считая ярых любителей птиц. Птицы в клетках вышли из моды, так же как пудели. Аккуратно поворачивая машину так, чтобы не наехать на упавшую ветку, она попыталась вспомнить, когда последний раз видела человека с пуделем, подстриженным так, что он походил на шерстяные помпоны, которые Сэм и Ханна мастерили, когда были детсадовцами. Какие еще поделки они гордо приносили домой? Она мысленно начала составлять список. Нужно было проехать восемь миль, чтобы добраться от деревни Этч-Седби до Лаффертона, а вокруг была полная темнота, шел дождь, и дорога в это время пустовала; уже много лет, чтобы тренировать мозг и не засыпать за рулем во время таких ночных вызовов, Кэт заставляла себя читать вслух стихи – те, которые она учила наизусть в детстве: «Филин и кошечка», «Этой погоды кукушка ждет», «У меня есть серебряный пенни и абрикосовое дерево» – и потом, когда сдавала экзамены: хоры из «Генриха V» и монологи из «Гамлета», стандартный набор. Радио, казалось, еще больше вгоняло ее в сон, но поэзия, или химические формулы, или счет в уме заставляли ее голову работать. Или списки. Шерстяные помпоны, их она уже вспомнила, а еще картины из макарон и бинокли, сделанные из втулок от туалетной бумаги; открытки на День матери с нарциссами из желтой цветной бумаги, кривые горшки из проволоки, звери из папье-маше, мозаики из разноцветных кусочков клейких бумажек.