— Проблема имеет предысторию… Дело в том, что однажды Америка России подарила пароход… Оба тесно посунулись ко мне, младший — с недостоверной головой, будто восстановленной антропологами по ископаемым остаткам черепа — выхватил из кармана блокнотик, вечное перо:

— Сорри… Очен интересно… Разрешите, я буду писать? — Обязательно… Потом перечитаете, и все станет ясно… Итак — пароход. Но у этого парохода были огромные колеса, да‑да, совершенно огромные колеса… И при всем том — что возмутительно! — ужасно тихий ход…

Значит, суммируем: ог‑ромные колеса и ужасно тихий ход.

— Вы говорите о поставках по ленд‑лизу? — уточнил очкастый ишак.

— В какой‑то мере, хотя эта история началась задолго до войны, в которой мы вынесли основные тяготы борьбы с фашизмом. Сейчас уже многие американцы, оболваненные пропагандой, забыли об этом пароходе, а у нас помнят, у нас никто не забыт, ничто не забыто. Церемонии дарения был даже посвящен фильм, кажется, он назывался «Волга‑Волга»… Актиния, открыв рот, оцепенело слушал мои откровения, его острый профиль обделавшегося Мефистофеля от растерянности сразу округлился и поглупел. Он ничего не понимал, да и неудивительно: он же не видел Истопника из третьей эксплуатационной котельной Ада, он не породнялся с Магнустом, и это не он выблевал сейчас в сортире серозную фасолину со стальными створками по имени Тумор. А молодой, тот, что без лица, мне радостно подъелдыкнул:

— Да‑да, знаю, Волга — это как у нас Миссисипи… — Правильно, Волга, как Миссисипи, а Волга‑Волга — это как Миссисипи и Миссури. — Господин профессор Хваткин шутит, — неуверенно хихикнул Актиния, но я грозно зыркнул на него:

— Какие шутки?! Все могло бы пойти по‑другому, если бы не безответственный поступок одного руководящего американца… — Какой именно поступок? Как имя американца? — подступили дружно наймиты бульварной прессы. — Имя его я пока, по вполне понятным соображениям, назвать не могу. Но поступок он совершил ужасный. Этот американец, этот американец засунул в жопу палец… — Иа‑а! Иа‑а! — заревел газетный мул. — Что? Я не понял! Что сделал этот американец? — надрывался его друг. Актиния от ужаса закрыл глаза и рукой подманивал одну из своих боевых шлюшек, чтобы она отвлекла меня от этих акул с Флит‑стрит. — Что — «что»? Ведь вынул он оттуда говна четыре пуда! Актиния позорно бежал, а вместо него подплыла ко мне пухлая телочка, игривая и нежная, как ямочка на попке. Повела медленно янтарным козьим глазом, сказала лениво:

— Чего ты с этими дурнями разговариваешь, они же шуток не понимают. Пойдем лучше… А озадаченные корреспонденты не отпускали, за рукав придерживали, нервно спрашивали:

— То, что вы сказали, есть иносказание, намек?

— Конечно, ребята, намек. Аллюзия! Аллюзия диссидентов в иллюзиях детанта. Ладно, парни, хватит умничать, давайте царапнем по стаканчику, от мудрых разговоров в глотке сушь!

Они охотно накапали себе по наперстку, вполне достаточно, чтобы соринку из глаза вымыть. И я в стаканчик толстенький плеснул и телушке своей мясной не забыл, фужер набуровил.