— Ничего не будет! Иосиф Виссарионович мне точно сказал, что из‑за евреев войны с Западом не будет… И Минька грубовато подъелдыкнул:

— Фраера всегда боятся жуковатых… Потом начали обсуждать формально‑процессуальную сторону исхода евреев из страны в ссылку и их уничтожение. Здесь главным оратором был Минька Рюмин. Он объяснил, что после проведения казни основных обвиняемых на процессе в крупных городах неизбежно возникнут стихийные погромы, длящиеся в течение недели. Это будет нормальная реакция настоящих патриотов, подлинных граждан, простых советских людей на бандитские действия отдельных изменников Родины — жидов, отравителей, убийц и диверсантов. После этого советское правительство пойдет навстречу пожеланиям оставшихся честных евреев, не причастных к жуткому преступлению, об их добровольном переселении в замкнутую зону для постоянного проживания. Необходимо, чтобы этот исход возглавил какой‑то неофициальный авторитетный еврейский лидер… Слушая Миньку, я понимал дальние прицелы Владислава Ипполитовича Лютостанского. Он не оставил своих надежд убить евреев их собственными руками. А Минька уверенно закончил:

— На этот счет у нас имеются интересные разработки, и я их вам в течение недели представлю на утверждение…

***

…Я еще был там, на совещании, в многодесятилетней пропасти прошлого, казалось бы, ушедшего, казалось бы, забытого. Я старался их всех смыть из своей памяти. Я боялся, что Магнуст может расшифровать мои воспоминания и сделать из меня мост между прошлым и будущим. Но он отвернулся от меня, достал бумажник, раскрыл его кожаные пупырчатые створки и добыл пачку купюр, и, когда он разъединял склеившиеся новенькие десятки, на столик выпала его визитная карточка из гостиницы. Я не успел рассмотреть ничего, кроме названия гостиницы — «Спутник». Я сделал большой глоток коньяка и предложил своему мучителю:

— Давай разойдемся по‑хорошему. Незачем все это вспоминать.

Там, только тени и призраки. Все это исчезло навсегда. Я пережил их всех, и в этом моя единственная вина перед тобой. А больше на мне вины нету. Я ведь был только солдат этой погибшей армии… Магнуст молча смотрел в стол, двигая неспешно на полированной поверхности мерцающий фужер с коньяком, потом откинулся на спинку стула, усмехнулся и сказал почти с грустью — Когда я разговариваю с вами, то я всегда вспоминаю защитительную речь Фукье Тенвиля. — А он что, тоже у нас служил? — спросил я. — Нет, — покачал головой Магнуст. — Фукье Тенвиль не служил у вас. Он был генеральным прокурором Франции времен Великой революции. И этот маленький человек, бывший лавочник, добился гильотины для тысяч людей. Среди них были вся королевская семья, Дантон, Камил де Мулен, Жак Ру, Гебер, Шомет, Кутон, Робеспьер, Сен‑Жюст, ну просто всем он отрубил голову… Я наклонился к Магнусту:

— Ну и что же сказал этот замечательный человек? — Когда его судили термидорианцы, он объяснил: сюда следовало привести не меня, а начальников, чьи приказы я исполнял… Я думаю, что вы, уважаемый полковник, должны были бы написать на своих знаменах. — Мне — не надо! Термидор еще не наступил. А ты меня судить не можешь. — Я уже говорил вам, господин полковник, что я не суд и определять вашу вину не собираюсь. — А чего же ты хочешь тогда? — Я хочу правды! Я хочу узнать, как вы убили рабби Элиэйзера Нанноса. — Не убивал я твоего деда, — ответил я устало. — Я вообще о нем ничего не знал, это все придумал Лютостанский. — Но переговоры с моим дедом вели вы. Лютостанский его только мучил, — горько вздохнул Магнуст. Это было правдой. Немало подразузнал он о нашем прошлом, надо отдать ему должное.