Изменить размер шрифта - +
Всё лгал оный Иуда: не было у него ни детства здесь, нижé драк и женщин; токмо лишь в сладострастных мечтах мнил он срастись с великим народом, возводившим Софию и мостки эти, собравшим воедино автобусные остановки и сточные воды и посредством таковых и подобных подвигов создавшим себе нынешнюю свою счастливую и светлую жизнь. Подобно всем Иудам и наш Демагог, оторвавшийся от Широких Масс, был гнилой интеллигент как внешне, так и внутренне, и не было предела его цинизму, скептицизму и пессимизму.

Солнце бодро взбиралось по невидимой лестнице к зениту, когда, расслабленные сидением на мостках, а затем лежанием на скамейке в парке, подходили мы к музею. Ничто не изменилось за время нашего отсутствия. По-прежнему закрыт был отдел икон, ржавели замки на дверях Софии, исправно звенели гривенники, опускаемые в кассу у входа в колокольню, откуда сверху бледным пятном свисало лицо прикованной к колоколам экскурсоводки, выискивавшей в толпе прохожих мужественные формы Командора. Но не свисало ниоткуда лицо НН, что окончательно повергло Ш.М. в состояние тупого безразличия к окружающим древностям. В указанном состоянии проследовал он за Командором и Главкультом по залам исторической экспозиции, равнодушно разглядывая ископаемые горшки и призывы свершить пятилетку за невыносимо короткое время, а также прочие предметы давнего и недавнего прошлого. Были среди оных и фотографии деятелей революции в посещённом нами краю, к которым вполне приложимы были слова нашего Поэта "Иных уж нет, а те далече" (слова те одолжил он у одного из своих коллег). Но и это не пробуждало погруженный в спячку мозг Ш.М, Демагог же, предвидя себе поживу в состоянии Ш.М., нарочито заслонял его от заботливого взора Командора, надеясь довести Ш.М. до полной апатии, сопряжённой с неподчинением злу насилием. "А там из него хучь верёвки вей," - мечтательно мыслил себе Демагог, в воображении своём уже зревший себя вождем пусть и вялой, но многочисленной оппозиции.

По выходе из музея Вождь глянули на часы и перевели взор на побледневшего Главкульта. Срок, ему отпущенный, явно истекал. Нервно шевеля губами и перебирая пальцами, Главкульт, пошатываясь, отправился к входу в иконы. Но безмерна милость Командора! Они сделали так, чтобы оказалась у того входа хранительница древнерусского отдела, особа низкорослая, чей глаз пришёлся как раз на уровень неоднократно упоминавшихся регалий. Узрев таковые и вняв мольбам Главкульта, потупилась особа и энергично захлопотала. Просеменив через двор на коротких своих ножках, вырвала она для нас бесплатные билеты, вслед за чем самолично ввела в отдел, отперев даже дверь в тайную для непосвященных комнату, где хранилась икона Дионисия. Пол комнаты испещрён был следами, ступать на кои запрещёно нам было столь же строго, как и на самого Дионисия. Командор разъяснили недоумевающему Ш.М., что оные следы оставлены злоумышленником, пытавшимся проникнуть к иконам, минуя надлежащую мзду в окошечко.

Потоптавшись у Дионисия и издав приличествующие месту возгласы, проследовали за мелкой ростом, но общительной особой в основную часть, где лицезрели иконы, изрекая из себя осторожные суждения. В процессе же изречения краем глаза поглядывали на особу, дабы не впасть в уничижение посредством обнаружения невежества. Так, скользя по краю пропасти и балансируя на канате перед низкорослой, но образованной, были ею проведены сквозь строй икон и зал культовых поделок, после чего оная, выдающаяся не ростом, но самоотвержением особа внезапно пригласила нас внутрь Софии. Сами Командор потряслись столь сильным своим воздействием на особу, но в скромности своей списали сие на личный счёт Главкульта.

 

ВСЯ СИЛА - В КОМАНДОРЕ!

 

Замок на Софии оказался камуфляжем, ибо во чреве собора честно зарабатывали хлеб свой молодые, но уже бородатые реставраторы. Покинув нас, предоставила нам, наконец, особа полноту чувств и высказываний, каковой мы и воспользовались в процессе обозревания росписи знаменитого Плеханова.

Быстрый переход