— Да, господин, — сказал он без всякого изменения в выражении своего, как из камня высеченного, лица.

— Скажите, старый друг, вы, как я вижу, устраиваете черный трон, — продолжал Клод де Монтолон. — Вам работа заказана к утру?

— К раннему утру! Через несколько часов вы увидите площадь Педро заполненной любопытными. Мадридский народ постоянно стекается на такое зрелище.

— Per Dio, мы тоже бы рады посмотреть, старик, — заявил Филиппо. — Кто же это такой, кого вы на целую голову сделаете короче?

— Вы, должно быть, издалека пришли сюда, — сказал Вермудец, рассматривая обоих господ, — что вы спрашиваете меня об этом! Предводитель карлистов, Олимпио Агуадо, рано утром взойдет на эшафот.

Маркиз должен был собраться с духом, чтобы при этих словах не выдать себя.

— Олимпио Агуадо. — повторил Филиппо, побледнев, — он должен быть казнен!

— Вы удивляетесь этому, господин? Если бы он был простым солдатом, тогда был бы расстрелян. Но он считается мятежником и к тому же еще он виновен в оскорблении ее величества, поэтому попадает под топор Вермудеца. О, господа, не ужасайтесь так, я уже скольких генералов отправил на тот свет, когда суд произносил приговор. От этой руки пала голова Piero, мой топор казнил генералов Леона и Борзо. Почему же не должен мне повиноваться и предводитель карлистов Олимпио Агуадо!

Клод и Филиппо обменялись многозначительными взглядами.

— Он и еще кое-кто другой, кто этого сегодня не предчувствует, — сказал Вермудец странным пророческим голосом, — уже с гордым видом осмотрел эшафот, если бы я сделался его врагом, то через короткое время и он попал бы в мои руки!

— Пресвятая Дева, избавь нас от вас, — полушутливо, полусерьезно сказал итальянец и потянул за собой маркиза.

Мадридский палач посмотрел им вслед и опять обратился к своим помощникам, которые покрывали теперь окровавленные доски черным сукном.

— Ради святого креста, — шептал Филиппо, с мрачным видом идя с Клодом, — мы придем в последнюю минуту.

— Этого я не думал! Олимпио в руках палача! Этого не должно случиться, или я умру с ним!

— Время худое, Клод, слышишь? Башенные часы бьют полночь, — тихо сказал итальянец, — к утру окружат его монахи, и в шесть часов на дворе замка будут находиться войска, чтобы оказать Олимпио последние почести.

— Клянусь всеми святыми, я выбью его из их толпы и освобожу! Мы придем в самую пору!

— Еще одно. Что ты думаешь о графине Евгении Монтихо? — спросил итальянец. — Попытаемся через нее достигнуть освобождения Олимпио? Она может всего добиться через королеву.

— Не нужно никакого прошения, никакой милости, мой друг. Я освобожу пленника из замка, хотя бы ценой моей жизни! Старый Вермудец должен хоть раз напрасно наточить свой топор. Олимпио не должен пасть от руки палача, лучше я подам ему свой меч, чтобы он сам мог себя им пронзить.

Оба господина достигли плаца Де-Палацио и увидели перед собой большой четырехугольный замок с его бесчисленными окнами и балконами. Налево от них простиралась низкая, серая долина, которая отделялась от Мадрида протекающей перед замковым парком рекой Мансанарес, и простирается от ворот святого Винсента до ворот Сеговии. Направо от них лежал бугор El-Peztil, у подножья которого находились боковые постройки дворца.

На этой стороне замка, украшенной колоннами коринфского ордена, находились трое ворот со сводами. Между ними взад и вперед ходили часовые, держа в руках оружие, — их размеренные шаги глухо раздавилась на мраморных ступеньках портала.