|
Она была высока и бледна, тонка и слегка угловата, ее светло-русые волосы не вились, темные глаза не блестели, своеобразие их состояло в том, что и без блеска они казались тревожными, – как видите, они самым непростительным образом отличались от идеала «прекрасных глаз», рисующихся нам неизменно блестящими и спокойными. Двери и окна большого прямоугольного дома, раскрытые настежь, впускали живительное солнце, и оно щедрыми бликами ложилось на пол просторной, с высоким сводом веранды, которая тянулась вдоль двух стен дома, – веранды, где симметрично были расставлены несколько плетеных кресел-качалок и с полдюжины низких, в форме бочонка табуреток из синего и зеленого фарфора, свидетельствующих о торговых связях постоянных обитателей этого жилища с восточными странами. Дом был старинный – старинный в том смысле, что насчитывал лет восемьдесят; деревянный, светлого и чистого, чуть выцветшего серого цвета, он украшен был по фасаду плоскими белыми пилястрами. Пилястры эти как бы поддерживали классического стиля фронтон с обрамленным размашистой четкой резьбой большим трехстворчатым окном посредине и круглыми застекленными отверстиями в каждом из углов. Большая белая дверь, снабженная начищенным до блеска медным молотком, смотрела на проселочную дорогу и соединялась с ней широкой дорожкой, выложенной старым, потрескавшимся, но содержащимся в необыкновенной чистоте кирпичом. Позади дома тянулись фруктовые деревья, службы, пруд, луга; чуть дальше по дороге, на противоположной ее стороне, стоял дом поменьше, покрашенный в белый цвет, с зелеными наружными ставнями; справа от него был сад, слева – фруктовые деревья. Все бесхитростные детали этой картины сияли в утреннем воздухе, вставая перед зрителем так же отчетливо, как слагаемые, дающие при сложении определенную сумму.
Вскоре из дома вышла еще одна молодая леди; пройдя по веранде, она спустилась в сад и подошла к той девушке, которую я только что вам описал. Вторая молодая леди тоже была тонка и бледна, но годами старше первой, ниже ростом, с гладко зачесанными темными волосами. Глаза у нее, не в пример первой, отличались живостью и блеском, но вовсе не казались тревожными. На ней была соломенная шляпка с белыми лентами и красная индийская шаль, которая, сбегая спереди по платью, доходила чуть ли не до носков обуви. В руке она держала ключик. – Гертруда, – сказала она, – ты твердо уверена, что тебе лучше остаться дома и не ходить сегодня в церковь? Гертруда взглянула на нее, потом сорвала веточку сирени, понюхала и отбросила прочь. – Я никогда и ни в чем не бываю твердо уверена, – ответила она. Вторая молодая леди упорно смотрела мимо нее на пруд, который сверкал вдали между двумя поросшими елью вытянутыми берегами. Наконец она очень мягко сказала: – Вот ключ от буфета, пусть он будет у тебя на случай, если кому-нибудь вдруг что-то понадобится. – Кому и что может понадобиться? – спросила Гертруда. – Я остаюсь в доме одна. – Кто-нибудь может прийти, – сказала ее собеседница. – Ты имеешь в виду мистера Брэнда? – Да, Гертруда. Он любит пироги и, наверное, не откажется съесть кусочек. – Не люблю мужчин, которые вечно едят пироги, – объявила, дергая ветку куста сирени, Гертруда. Собеседница бросила на нее взгляд, но сейчас же потупилась. – Думаю, папа рассчитывает, что ты придешь в церковь, – проговорила она. – Что мне ему сказать? – Скажи, что у меня разболелась голова. – Это правда? – снова упорно глядя на пруд, спросила старшая. – Нет, Шарлотта, – ответила со всей простотой младшая. Шарлотта обратила свои спокойные глаза на лицо собеседницы: – Мне кажется, у тебя опять тревожно на душе. |
