— Вы приехали из… Страсбурга? — спросил он.

— Нет. Из Регенсбурга.

Пастор оборотился в седле с удивлением:

— Если вы ищете земли Габсбургов, то поехали неверной дорогой.

— Я поехал по той дороге, по которой смог, — ответил старик.

Дитрих привел еврея ко двору Манфреда, где чужестранец поведал о своей судьбе. Кровавый навет вызвал волнения по всей Баварии, как видно, и дом Малахая сожгли, имущество разграбили, а сам он едва сумел спастись.

— Сие постыдно! — воскликнул Дитрих. Малахай склонил голову:

— Я подозревал это, но благодарю за подтверждение.

Дитрих пропустил мимо ушей сарказм, и Манфред, сильно впечатленный бедами странника, одарил и лично сопроводил его до Нидерхохвальда, где Малахай остался ждать отряда герцогской стражи, который мог бы обеспечить ему безопасность во время путешествия через Баварию до Вены.

* * *

Единственным местом в Оберхохвальде, где евреи точно не могли появиться, была церковь Св. Екатерины, а потому многие крэнки спрятались именно там. Дитрих, войдя внутрь, чтобы подготовиться к мессе, заметил, как светятся глаза странников, умостившихся на стропилах. Он направился в святая святых, Ганс со Скребуном последовали за ним.

— Где остальные? — спросил их Дитрих.

— В лагере, — ответил ему Ганс. — Хотя ныне и тепло, они изнежились за последние месяцы и находят лес не слишком-то приятным местом, в отличие от деревни. Мы, в свою очередь, посчитали не слишком приятной их компанию, а потому пришли сюда. Скребун спрашивал, когда им можно выйти.

— Евреи отправляются в сторону Малого леса сегодня вечером. Твой народ может вернуться к своим занятиям наутро.

— Вот и славно, — сказал Ганс. — Труд — отец забвения.

— Суровый отец, — отозвался Готфрид, — когда так мало пищи, чтобы поддерживать силы.

Дитрих сильно удивился, ибо Великий пост давно окончился. Но Ганс жестом призвал своего товарища молчать. Он скакнул к окну, из которого открывался вид на деревню:

— Расскажи мне об этих евреях и… их особой пище.

Готфрид отвернулся к церковным облачениям и, казалось, внимательно их изучал, но по его склоненной набок голове было видно, что он тоже внимательно слушает.

— Мне мало известно об иудейской пище, — ответил пастор. — Например, они не едят свинины.

— Прямо как мы, — встрял Готфрид, но Ганс снова шикнул на него.

— А есть ли иная пища, которую они едят, а вы нет?

По тому, как замерли крэнки, Дитрих понял, что вопрос для них очень важен. Замечание Готфрида, с его намеком на подражание иудаизму, обеспокоило священника.

— Мне не известно ни об одной такой, — сказал он осторожно. — Но сами они очень отличаются от нас.

— Так же сильно, как и Готфрид от меня? — Тот прервал свой тщательный осмотр одеяний для литургии и прищелкнул.

Священник ответил:

— Я не вижу различий между вами.

— И все же его народ пришел однажды в наши земли и… Но то случилось в незапамятные времена, теперь все изменилось. Ты, может, заметил, что и Пастушка говорит немного иначе. На ее Heimat мало употребляют великокрэнкский, если говорить вашими словами, так что «домовому» приходится делать двойной перевод. Для нас ты и Малахай кажетесь почти одинаковыми, за исключением волос, одеяния… и пищи. Однако ж, мы слышали, твой народ нападает на них, изгоняет из домов и даже убивает. Дело не может быть в ростовщичестве, о котором я слышал. Бессмысленно уже само по себе убивать человека за то, что должен ему денег, и вдвойне бессмысленно убивать человека за то, что должен кому-то другому.