— Никто не умирает от тоски по дому, — возразил пастор. — Холод убил некоторых — алхимика, детей, — но уже наступило лето.

— Мне Арнольд говорил, — настаивал каменотес. — Он сказал: «Мы умрем, ибо мы не дома». И еще добавил: «Здесь мы едим вдоволь, но не насыщаемся».

— Это бессмыслица, — ответил Дитрих.

Каменотес нахмурился, бросил взгляд на Терезию, затем на раскрытую створку двери, сквозь которую доносились звенящие в утреннем воздухе трели птиц.

— Это и меня озадачило, — признал великан. — Ваш друг Скребун сказал однажды, что хотел бы иметь хоть половину той надежды, что была у Арнольда. Однако алхимик убил себя, а Скребун нет.

— Их говорящая голова не понимает таких слов, как «надежда» или «отчаяние».

— Какая разница, — сказала Терезия, — умрут они или уедут?

Дитрих обернулся и вложил ее руку в свои, и она не стала вырываться.

— Все умрут. В глазах Господа важно то, как мы обращались друг с другом при жизни. «Возлюби Господа всем сердцем и всей душой и возлюби ближнего своего, как самого себя». Это наставление связывает нас друг с другом и спасает, не позволяя попасть в тенета мщения и жестокости.

— Среди христиан нет недостатка в мстительности и жестокости, — заметил Грегор.

— Люди есть люди. «По плодам их узнаете их», а не по тому, как они себя называют. Внезапная милость может снизойти даже на самого ужасного человека. Jа, даже на самого ужасного человека… Я сам… Я сам был свидетелем тому.

Терезия подняла руку и смахнула слезу с его щеки. Каменщик сказал:

— Вы имеете в виду Готфрида-Лоренца. Гроссвальд называл его вспыльчивым, а ныне он самый смирный из всех крэнков.

— Jа, — сказал Дитрих, посмотрев на него. — Jа. Я имел в виду такого, как Готфрид-Лоренц.

— Но я думаю, Гроссвальд не считает это большой заслугой. — Терезия была расстроена и встревожена.

— Нет, не считает, — ответил он. — Для него осторожность и прощение лишь слабость и глупость. Тот, за кем сила, пользуется ею; тот, у кого ее нет, подчиняется. Но я верю — всякий жаждет справедливости и сострадания, что бы ни было записано на «атомах его плоти». Мы спасли шестерых из них — может, семерых, но в отношении алхимика я не уверен.

— Справедливость и сострадание? — переспросил Грегор. — И то и другое разом? В этом-то и кроется загадка.

— Отец, — внезапно спросила Терезия, — можно ли одновременно любить и ненавидеть одного человека?

Пчела отыскала путь в дом и старательно засновала между цветков, которые девушка растила в небольших глиняных горшочках на подоконнике.

— Я думаю, — сказал Дитрих наконец, — что это может быть скорее не один человек, а сразу два: тот, каков он сейчас, и тот, каким был прежде. Если грешник искренне раскается, то умрет в момент покаяния, и родится новый человек. В этом смысл прощения, ибо бессмысленно обвинять одного человека в том, что содеял другой.

Он испугался, не став развивать мысль далее, и вскоре покинул дом травницы вместе с Грегором. Снаружи каменотес рассеянно потирал свой ушибленный палец.

— Она прекрасная женщина, хотя и простоватая. И, возможно, она не очень-то ошибается насчет демонов. Может, как сказал Иоахим, это испытание свыше. Но кого испытывают? Или мы направим их к смирению, или же они нас направят к отмщению? Зная людей, боюсь, более вероятно второе.