Ничем! Мы всего лишь позволим чуме проникнуть сюда.
Это заявление вызвало громкое одобрение со стороны всех присутствующих, за исключением Дитриха и Ойгена.
— Ходят слухи, — добавил Манфред, — что мы дали пристанище демонам. Очень хорошо. Пусть знают. Пусть крэнки летают, где им вздумается. Пусть их увидят в монастырях Св. Блеза и Св. Петра, во Фрайбурге и в Оберрайде. Если народ будет бояться прийти сюда, нам, возможно, удастся не подпустить… смерть.
* * *
В тот же вечер Дитрих организовал покаянную процессию на завтра, чтобы вознести молитвы о заступничестве святой Деве Марии и святой Екатерине Александрийской. Процессия пойдет босиком, в лохмотьях, кающиеся грешники посыплют головы пеплом. Циммерман возьмет большой крест с алтаря, а Клаус понесет распятие на спине.
— Немного запоздало, пастор! — пожаловался Эверард, когда ему об этом рассказали. — Вас послали сообщить нам Господню волю! Почему вы раньше не предупредили нас о Его гневе?
— Это конец мира, — спокойно произнес Иоахим, возможно, даже с удовлетворением. — Конец среднего века. Но новый грядет! Петр сходит, Иоанн заступает! Кто будет достоин жить в эти времена?
Правда, эсхатология монаха, скорее всего, стоила столько же, сколько жалобы Эверарда, шутки Клауса или суровость Манфреда.
Покончив с приготовлениями, Дитрих преклонил колени в молитве. Не забывай, о Господи, о завете Твоем и накажи ангелу карающему: удержи свою руку, и не предай опустошению землю, и да не оставь ее без единой живой души. Когда священник поднял глаза, то увидел странный железный крест Лоренца и вспомнил о кузнеце. Странный и кроткий человек, в котором Господь смешал разом силу и мягкость; человек, который умер, пытаясь спасти безобразного чужестранца от невидимой угрозы. В чем заключался здесь Промысел Божий? И в чем состоял замысел Господа, когда он заставил несдержанного и сердитого крэнка принять имя Лоренца — и вместе с ним вобрать столько кротости, сколько могла принять природа пришельца?
Поднявшись с аналоя, Дитрих увидел сидящего позади него на корточках Ганса. Натянув упряжь на голову, он пожурил гостя:
— Ты должен хоть как-то давать знать о себе, когда входишь, друг кузнечик, или у меня однажды случится разрыв сердца от неожиданности.
Мягкие губы создания чуть разошлись в мимолетной улыбке.
— Для нас шум — признак бестактности. В атомах нашей плоти записано не издавать звуков, и те, кому это удается лучше всего, вызывают восхищение и считаются самыми привлекательными. Когда наши предки были животными без разума и речи, их преследовали ужасные летающие создания. И потому в языческую эпоху мы поклонялись пикирующим, вселяющим ужас богам. Смерть была освобождением от страха и единственной наградой.
— «Не бойся». Наш Господь говорил это чаще всего остального.
Ганс щелкнул уголками губ:
— У вас действительно суждение в голове, что завтрашняя процессия остановит чуму и преградит путь «маленьким жизням» в горные леса?
— Если формулировать так, как ты сказал, то нет. С тем же успехом можно молитвой пытаться остановить несущуюся галопом лошадь. Но мы молимся не за этим. Господь — не дешевый фокусник, чтобы играть за пфенниг.
— Зачем тогда?
— Затем, чтобы направить помыслы к самому важному. Все люди умирают в свой черед, как и крэнки. Но значение имеет то, как встретишь смерть, ибо получаем загробную жизнь по заслугам нашим.
— Когда ваш народ выражает покорность, то преклоняет колени перед герром. У нас же принято садиться вот так, как сейчас видишь.
Дитрих согласился с этим и, помолчав, спросил:
— А зачем ты молился?
— Поблагодарить. |