Я должен умереть, но, по крайней мере, жил. Мои спутники погибли, но я знал их. Если мир жесток, то я хотя бы испытал его доброту. Я должен был оказаться на другом конце неба, чтобы вкусить ее, но, как ты говоришь, мир полон чудес.
— Значит, у вашего народа нет надежды?
— Только одно лишает всех шансов на смерть — сама смерть. Послушай меня, Дитрих, я расскажу тебе о суждении, которое познал мой народ. Тело может укрепиться с помощью упражнения духа. Понимаешь? Можно приветствовать смерть и поэтому найти ее.
Другой может желать выжить, и в одной только воле подчас таится разница судеб. Если молитвы и процессии питают вашу еnergіа, вы сможете лучше сопротивляться проникновению «маленьких жизней» в тело. Я же нашел ответ своим молитвам.
— И каков он?
Ганс не стал отвечать. Он скакнул к ложу умирающего Скребуна и прикрепил к стене перед глазами философа яркую красочную картинку с пейзажем луга, которую Дитрих впервые заметил на «демонстрационной доске» Скребуна. Затем Ганс сел на корточки и замолчал, заговорив только спустя несколько минут:
— У каждого крэнка есть суждение в голове, что он должен вновь увидеть гнездо, где родился. Вы называете это Heimat. Куда бы он ни держал путь через мир-внутри-мира, какие бы диковинки ни находил в далеких краях, для него существует только один дом. — Ганс резко встал: — Наш корабль отплывет через неделю-другую. Не больше. — Не прибавив ни единого слова, он покинул пасторат.
* * *
После покаянной процессии всю неделю в Оберхохвальде царила странная и любопытная атмосфера. Люди часто смеялись и веселились, а друг другу говорили, что Мюнхен и Фрайбург слишком далеко, и все случившееся никак не затронет горные леса. Народ забросил бороны ради состязаний в поле. Фолькмар Бауэр дал Никелу Лангерману мясной пирог, а его жена стала присматривать за маленьким Петером, заболевшим ящуром, от которого уже умерла его мать. Якоб Беккер обошел деревню и оставил по караваю хлеба на пороге каждого дома и по два перед каждой хижиной, а после навестил могилу сына.
Грегор с сыновьями привели Терезию Греш на мессу по случаю пятой седмицы сошествия Святого Духа. Эту литургию посетило больше прихожан, чем обычно, и Грегор после нее сказал, что если бы люди испытывали страх почаще, то их деревня превратилась бы в райское место, и засмеялся, словно удачно пошутил.
Дитрих возблагодарил Небеса за вновь обретенное согласие, но, когда за неделю так ничего и не случилось, жизнь в деревне медленно вернулась в привычное русло. Свободные арендаторы вернулись к надменному обращению с батраками и сервами; конные состязания в полях прекратились. Пастор задался вопросом, не покаянное ли шествие укрепило дух селян перед дурными испарениями, как то предполагал Ганс; но Иоахим в ответ на такое предположение лишь рассмеялся:
— Насколько искренним было покаяние, что выветрилось так быстро? Нет, подлинное раскаяние должно быть дольше, шире, глубже, ибо грех так давно на нас.
— Но чума — это не кара, — настаивал Дитрих. Монах отвел глаза.
— Не говори так, — яростно прошипел он в замкнутом пространстве деревянной церкви. Статуи, казалось, отозвались в ответ потрескиванием и стонами. — Чума слишком страшна, чтобы не иметь дополнительного смысла.
* * *
Той ночью тихо скончался Скребун. Иоахим плакал, ибо философ так и не принял Христа и умер вне лона Церкви. Ганс сказал только одно:
— Теперь он знает.
Дитрих, чтобы утешить слугу говорящей головы, сказал, что Господь может спасти тех, кого пожелает, и что на небесах есть лимб, уготованный для праведных язычников, место естественного счастья.
— Испытываю ли я то, что вы называете «скорбью»? — печально рассуждал крэнк. |