— Их не похоронили, ты хочешь сказать? — вскрикнул Дитрих. Неужели это настигло их настолько внезапно?

Манфред предупреждающе поднял указательный палец:

— Нет, пастор! Ты не пойдешь туда.

— Хоронить умерших — это одна из обязанностей, возложенных на нас Господом. — При мысли о том, что ждет его там, живот Дитриха сжался в ледяной комок.

— Если ты спустишься вниз, — сказал ему Манфред, — я не позволю тебе вернуться. Живые здесь нуждаются в твоем попечении.

Дитрих приготовился возразить, но вмешался Ганс:

— Нам будет проще слетать туда.

— Тогда вам тоже будет заказан путь назад, — сказал Манфред крэнку.

Губы Ганса изогнула мимолетная крэнковская улыбка:

— Мой господин, мне и моим спутникам «путь назад» заказан навеки. Чем станет эта ссылка по сравнению с вечностью? Но «маленькие жизни», пожирающие ваш народ, скорее всего не тронут мой. Как… Как вы называете то, когда изменяются виды?

— Evolutium, — предположил Дитрих. — Развертывание возможного в действительное. «Раскручивание» к своему концу.

— Нет, это неподходящее название… Но смысл в том, мой господин, что ваши «маленькие жизни» не знакомы с нашими телами, и поэтому у них нет… ключа, чтобы проникнуть в нашу плоть.

Манфред поджал губы:

— Очень хорошо. Ганс, тебе позволено похоронить умерших в Нидерхохвальде. Возьми с собой только крэнков. Когда вернетесь, подождите признаков чумы в своем прежнем лазаретто в лесу. Если отметины не появятся через… через… — он прикинул возможный срок, — через три дня, можете возвращаться в деревню. До той поры никто не вступит в пределы этого манора.

— А как быть с отцом моей жены? — настаивал Клаус.

— Он должен уйти. Звучит жестоко, мельник, но приказ необходимо исполнить. Каждый должен заботиться о себе.

* * *

Эверард лежал, уткнувшись лицом прямо в грязь, на тропинке близ ворот курии, Клаус засмеялся:

— Горького пьяницу вывернуло наизнанку.

Солнце стояло еще высоко, но ветер с Катеринаберга уже приносил достаточную прохладу. Розы взошли в положенное время, и их колючие побеги обвивались вокруг шпалер господского сада. Землю подле ворот полностью вытоптало бессчетное количество неустанных ног, и желтые лепестки лютиков возникали из нее совершенно чудесным образом.

Среди этих ярких красок подергивалось тело Эверарда.

— Ему будет больно, когда он протрезвеет, — заметил Макс, — грохнуться так на землю.

— Он может задохнуться в рвоте, — сказал Дитрих. — Пойдемте, отнесем его к жене. — Пастор сделал несколько шагов вперед и опустился на колено подле господского приказчика.

— Мне кажется, ему вполне удобно там, где он лежит, — сказал Макс. Клаус засмеялся.

Блевота у тропинки была черной и тошнотворной, а от самого Эверарда несло невероятным смрадом. Его дыхание вырывалось с хрипом, словно из волынки; а щеки, когда Дитрих дотронулся до них, оказались горячими. Управляющий задергался от легкого прикосновения и закричал.

Дитрих резко вскочил на ноги, отпрыгнув на два шага назад.

Он налетел на мельника, который как раз подался вперед, крича:

— Проснись, пьянчуга! — Управляющий и майер уже много лет одновременно соперничали и сотрудничали, питая другу к другу беззлобное презрение, которое часто окрашивает подобную близость.

— Что это? — спросил сержант Дитриха.

— Чума, — ответил тот.