— Возможно, ты единственный, кто может зажечь в ней свет, — подхватил Лоренц.

Грегор нахмурился, встревоженный, теперь не на шутку тем, что его друзья задумали женить его повторно.

— Для этого потребуется целый костер, — буркнул он.

* * *

Дитрих назвал своего ночного гостя Иоганном фон Штерном — Иоанном-со-звезд. Пастор возобновил свои визиты в лазаретто, и постепенно к нему вернулась уверенность. Когда он приходил, странники бросали взгляды в его сторону, замирали, а затем спокойно возвращались к своим делам. Ничто ему не угрожало.

Некоторые прилежно колдовали над кораблем. Дитрих видел, как они опаляли огнем отдельные швы, распрыскивали жидкости и размазывали разноцветную массу по поверхности. Воздух, без сомнения, также использовался в ремонте; ибо иногда глубоко в недрах сооружения он слышал шипение газов.

Остальные посвящали себя натурфилософии, предаваясь хаотичным и причудливым прыжкам, уединенным прогулкам и безделью. Некоторые взгромождались на деревья, подобно птицам! Когда осенний лес засверкал яркими красками, они стали использовать замечательный инструмент — fotografia, — чтобы снимать миниатюрные «световые рисунки» листьев. Однажды Дитрих заприметил алхимика по его особому одеянию — тот присел на землю, характерно задрав колени выше головы, и наблюдал за бегущим по склону ручьем. Пастор поприветствовал его, но существо, погруженное в какие-то размышления, не ответствовало ему, и, подумав, что оно молится, Дитрих тихонько удалился.

Дитриха все больше расстраивала медлительность крэнков.

— Я видел, как ваших плотников отрывали от работы, — сказал священник Скребуну в один из визитов, — чтобы набрать жуков или цветов для ваших философов. Других я видел играющими в мяч или скачущими туда-сюда без видимой иной цели, кроме как нагишом заниматься физическими упражнениями. Ваша самая неотложная задача — починить корабль, а не выяснять, почему наши деревья меняют цвет.

— Каждый, кто занимается делом, занят делом, — возвестил Скребун.

Дитрих подумал, тот имеет в виду, будто философы несведущи в кораблестроении, что само по себе не было поразительным открытием.

— И все-таки, — настаивал он, — здесь может найтись какая-нибудь нехитрая работа, которая окажется вам по силам, хотя бы в качестве подмастерьев.

Усики Скребуна замерли, а черты его лица, и без того ничего не выражающие, еще более окаменели. Ганс, занимавшийся в сторонке каталогизацией изображений растений и до того не обнаруживавший видимого внимания к разговору, выпрямился на своем стуле, занеся руки над набором символов, при помощи которых он наставлял «домового». Глаза Скребуна пригвоздили Дитриха к своему месту, и священник в безотчетном страхе вцепился в подлокотники кресла.

— Подобный труд, — сказал Скребун наконец, — предназначен для тех, кто его исполняет.

Утверждение звучало как поговорка и, подобно многим поговоркам, страдало лаконичностью, сводившей его к тавтологии. Он вспомнил о тех философах, которые выросли, опьяненные размышлениями античных мыслителей с присущими тем предрассудками против физического труда. Дитрих не мог вообразить, что, оказавшись в числе потерпевших кораблекрушение, он не пожелал бы помочь своим товарищам в необходимом ремонте. В таких обстоятельствах даже человек благородного происхождения предложил бы свои руки ради общего дела.

— В труде, — подчеркнул Дитрих, — кроется свое достоинство. Наш Господь был плотником и призвал к Себе рыбаков и прочий простой народ. Папа Бенедикт, да покоится он в мире, был сыном мельника.

— Если я понял высказывание правильно, — сказал Скребун, — плотник может стать господином.