30 января он был назначен профессором с окладом 11 тысяч франков в год. Уже после этого посыпались новые предложения: звал Эмиль Варбург, директор физико-технического института в Берлине; Лоренц наконец произнес слово «Лейден», да как! Сам он (ему было уже под шестьдесят) получил предложение занять пост куратора музея Тейлора и Голландского научного общества в Харлеме и искал преемника. Эйнштейн — Цангеру, 9 февраля 1912 года: «Лоренц зовет меня в Лейден и предлагает занять свое место. Хорошо, что я уже связан обещанием остаться в Цюрихе, иначе мне пришлось бы принять это предложение». Почему «пришлось бы»?! Возможно, боялся, что будут сравнивать с Лоренцем, — а сравнивать кого-либо не в пользу Лоренца было невозможно…

3 февраля Эйнштейн попросил освободить его от должности в Праге с 30 сентября. Он так всегда делал, тоже бог знает почему: не переезжал сразу, а оставался даже на неприятном месте на полгодика; одной ответственностью перед студентами этого не объяснить, ибо о пражских студентах он был невысокого мнения. Он часто называл себя цыганом, но, похоже, на самом деле был домоседом и резкие перемены пугали его. Так что две работы 1912 года о гравитации он опубликовал еще в Праге — в феврале и марте. Пытался составить уравнения, где в одной части были бы пространство и время, а в другой — всяческие массы, но ничего не вышло — не уравнивались они друг с дружкой. Он все еще орудовал евклидовой геометрией в плоском пространстве, но уже заметил, что законы этой геометрии могут оказаться неверными.

Ноэль оказался недостаточно квалифицированным ассистентом, Фриц Габер рекомендовал ему Отто Штерна, родившегося в Польше и жившего в Бреслау. Штерн на свои средства приехал к Эйнштейну. Вспоминал первое впечатление: «Я ожидал встретить очень ученого мужа с большой бородой, но не нашел никого похожего. Вместо него за столом сидел парень без галстука, похожий на итальянского дорожного рабочего. Это был Эйнштейн. Он был очень красив. После обеда он оделся в костюм и побрился. Я едва узнал его». Штерн ходил его слушать: «Эйнштейн никогда не готовился к лекциям. Он только импровизировал, но физически интересным и сложным путем… я учился у него говорить чепуху время от времени. Эйнштейн получал удовольствие, когда делал ошибки. Он признал бы свою ошибку и замечал: „это не моя ошибка, это дорогой Господь не сотворил вещи так, как я думал“». Историки науки считают Штерна одним из лучших помощников Эйнштейна: оба мыслили нетрадиционно и смело. Характерное примечание на полях одной из их статей: «Едва ли нужно подчеркивать, что наш способ решить эту проблему оправдан только отсутствием у нас знаний правильных законов». Писали они о том, как же все-таки тела излучают и поглощают свет — «по кусочкам» или непрерывной волной, — и, хотя вывели для одного случая формулу для волны, закончили статью словами: «Однако все же сомнительно, чтобы и другие трудности можно было преодолеть без гипотезы квантов».

23 февраля Эйнштейн пригласил погостить странствовавшего по Европе в поисках места австрийского физика Пауля Эренфеста (1880–1933) — и получил очередного друга «не разлей вода». Эренфест — тонкий, ранимый, нежный; в детстве сильно страдал от антисемитизма, но не закалился и ощетинился, как Эйнштейн, а стал еще более уязвимым и мучился от неуверенности в себе. Учился он в Венском университете, а женился на Татьяне Афанасьевой, преподавателе математики петербургских Высших женских курсов. Советский физик Ю. Б. Румер: «Эренфест в те годы в бурно развивающейся теоретической физике играл примерно ту же роль, какую в русской литературе играл Белинский. Он был величайший критик. Если Эренфест чем-либо заинтересовывался и ставил свой штамп, то это читалось. Если Эренфест не интересовался, то говорилось: „Ну, Эренфест сказал, что это не стоит и читать“.