Если сравнивать трех самых близких друзей Эйнштейна — Бессо, Гроссмана и Эренфеста, то последний, пожалуй, был самым «задушевным». Эйнштейн вспоминал в 1934 году: «За несколько часов мы стали настоящими друзьями — как будто были созданы природой друг для друга». Музыка их тоже связала, при каждой встрече играли вместе (Эренфест — на фортепиано). Масса, просто черт знает сколько друзей у Эйнштейна было, причем вроде бы не поверхностных, а таких, что «созданы друг для друга»; похоже, что был он в глубине души сентиментален и привязчив, но почему-то хотел это в себе преодолеть. Близости боялся, да, но не товарищеской. Денис Оверби, «Эйнштейн в любви»: «Конечно, если вы Эйнштейн, вы хотите иметь все — ласку, хорошую еду, но ничего кроме этого, никаких обязательств, мешающих вашей жизни и работе. Так не бывает в отношениях взрослых людей».

Бывает — когда речь идет о дружбе. Друг не крутится около вас в халате, не глядит собачьими глазами и не спрашивает, почему вы так поздно пришли и почему забыли купить цветы в его день рождения. Друга можно в сердцах обругать — он не расплачется. Друг, даже самый близкий, отделен от вас, семья — связана пуповиной. Вот эту пуповину, все это влажное, удушающее, он не терпел. Каждый день проявлять знаки внимания, принимать их, встречать обожающий взгляд, отчитываться, куда и зачем пошел, ощущать ежечасную ответственность за слабых существ, что виснут на шее, — этого он вынести не мог и, будучи не в силах ответить на чувство с требуемой интенсивностью, вздымал на спине иголки. (Бывают, конечно, и друзья, что постоянно висят на вас со своими проблемами, но Эйнштейну такие люди то ли не попадались, то ли он их отталкивал в самом начале знакомства.) Ганс Альберт вспоминал: «Когда между нами возникало чувство близости, оно было очень сильным. Он сам нуждался в любви. Но стоило нам ощутить контакт с ним, как отец почти сразу отталкивал нас. Он все время держал себя в узде. Он останавливал поток своих эмоций, словно закручивал водопроводный кран».

Он рекомендовал Эренфеста на свое место в Праге. Но тот, будучи атеистом, отказался написать что-нибудь о своей религии, чтобы от него отстали. Эйнштейн писал ему 10 марта: «Ваше упрямое нежелание признать какую-нибудь религию по-настоящему раздражает меня. Сделайте это ради своих детей. Потом, когда станете профессором, сможете вернуться к своему странному упрямству». А Цангеру 17 мая: «Я так хотел видеть его преемником. Но его фанатичный атеизм все испортил». Так что Эйнштейна сменил Филипп Франк, но Эренфест тоже не прогадал (так, во всяком случае, казалось) — именно его взял на свое место Лоренц.

Тем временем кампания протеста против «дела Бейлиса» стала международной. В марте 1912 года в Германии появился протест, подписанный 206 немецкими интеллигентами, начиная с Томаса Манна, потом вышел «христианский» протест 240 английских общественных деятелей, который подписала верхушка англиканской церкви во главе с архиепископом Кентерберийским. 150 французских подписей собрал Анатоль Франс. (Среди защитников Бейлиса были даже русские националисты, например Василий Шульгин.) Эйнштейн тогда еще никаких писем в чью-либо защиту не подписывал, да и его ученые коллеги в основном тоже: ученые долго раскачиваются, им все кажется, что их сообщества никакие проблемы не касаются… 11 апреля начался летний семестр, Эйнштейн преподавал механику сплошных сред и молекулярную теорию теплоты; неделю с 15 по 22 апреля провел в Берлине — навещал родных и прощупывал почву: было ведь и оттуда приглашение, хоть он его и не принял.