– Нет, ну что ты, – заверила ее та, но таким голосом, что доверия сказанное не вызывало. – Конечно, жаль. Очень жаль. Просто я… такая уж есть. В экстремальных ситуациях веду себя неадекватно. Потому что сейчас надо же кому-то все это как-то привести в порядок.

– Ничего уже нельзя привести в порядок, – вздохнула Ника и опустилась на стул.

– Вот паспорт, – ответила Лида, проигнорировав ее последние слова. Они устало переглянулись, понимая, что ругаться в этот момент просто невозможно, ни у кого нет на это никаких сил. – А сейчас тебе надо поспать.

– Да, ты права, – покорно кивнула Ника, идя за Лидой, как коровка на веревке. – Нет, но это все же такой кошмар. И почему они не могли быть аккуратнее!

– Не знаю, почему. Потому что они много пьют, – автоматически ответила Лида. И вдруг она остановилась на ходу. Нет, не просто остановилась, застыла, замерла, остолбенела так, что Ника уткнулась в нее со всего размаху.

– Ты что? – вскрикнула она, потерев ушибленный нос.

– Ты сказала – «они».

– Я сказала? Ничего я не сказала, – замотала головой Ника.

– И он сказал – «они»! Почему он сказал «они»? – спросила Лида и вдруг побледнела. Она бросила Нику, побежала обратно в гостиную, схватила телефон, набрала номер морга и, едва услышав тот же самый сухой усталый голос, спросила, почти крича:

– А почему вы все время говорите «они»?

– Что? – удивился он. – Вы кто?

– Я та, которая не жена Степанова. Вы сказали, они были пьяны, они гнали. Что значит – они?

– Ну, он же не один был, – невозмутимо добавил он. – С ним кто-то еще был, я думал, вам сказали.

– Кто? – еле выдохнула Лидия, моментально покрывшись холодным потом. – Кто с ним был?

– Я не знаю, кто. Они не установили личность.

– Он там, у вас? – в панике спросила Лидия, чувствуя, что сейчас завизжит от страха. – Он в морге?

– Нет. Нет, конечно.

– Почему конечно?!

– Он же не умер. Его в больницу увезли, – добавил сотрудник морга как ни в чем не бывало. А чего ему смущаться, он-то тут при чем? У него смена закончится, он поедет домой, к жене, в Бибирево. На метро. А эти родственники почивших – с ними всегда так. Одни сплошные нервы.

Еще он не все помнил из своей жизни. Это было действительно странно – тут помню, тут не помню. Причем в том, как распределялись эти самые зоны, не было никакой логики. К примеру, он прекрасно помнил свою жену Лидию, помнил, как они еще в школе с ней целовались в закутке под чердаком, там целовались все. А вот лица своей дочери вспомнить не мог, хотя помнил, что зовут ее Маша. Машенька. Ему очень хотелось вспомнить ее лицо.

И еще эта тишина – как же она его бесила. Тишина и темнота, но тишина – особенно. Такое ощущение, что все звуки, которыми так щедро была наполнена вся его прежняя жизнь, внезапно украли. Засунули в мешок все гудки автомобилей, скрип тормозов, громкий смех, разговоры и шарканье тапок. Не осталось даже уличного гула, пения птиц. Только вчера, когда Паша выходил из своего дома, он вдруг услышал это характерное чириканье, хотя была уже осень и птицы уже большей частью молчали. А тут вдруг целая трель. Теперь было тихо.

Вчера. Теперь это слово располагалось очень-очень от Паши далеко. Оно было когда-то очень давно, в другой жизни. Или, чтобы быть точным, просто в жизни.