Вячеслав Рыбаков. Фантастика: реальные бои на реальных фронтах
Сейчас, когда, по мнению одних, мы находимся в успешном разгаре перестройки, а по мнению других, ничего существенного, кроме словесной (да еще, увы, огнестрельной) трескотни не происходит, многие невольно задаются закономерным вопросом: насколько в итоге этих усилий, или этих уверток, мы стали ближе к будущему? О будущем вольно или невольно, мрачно или радужно, думают все. Не может человек жить и не думать о том, что ждет его завтра, а его детей -- послезавтра. Кто может -- тот не человек. И сама постановка вопроса некорректна, потому что к будущему мы чрезвычайно близки всегда. В сущности, мы и есть будущее. Но в различных людях созревают совершенно различные его варианты. Будущее -- это сложная сумма сегодняшних желаний и поступков. Еще Энгельс в письме Блоху писал: "История делается так, что конечный результат всегда получается от столкновения множества отдельных воль. ...Имеется бесконечное количество пересекающихся сил и из них... выходит одна равнодействующая -- историческое событие. ...Ведь то, чего хочет один,встречает противодействие со стороны всякого другого, и в результате получается нечто такое, чего никто не хотел." Как же добиться того, чтобы результат желаний, стараний и жертв не оказывался раз за разом неожиданным для всех? История демонстрирует лишь два способа объединения усилий. Один -- принуждение. Воля многих обманом и насилием подчиняется воле одного или нескольких, причем эта последняя не нуждается ни в разъяснениях, ни в доказательствах -- она лишь доводится до общего сведения в виде фирманов, ордонансов или циркуляров. Чем лучше удается наладить такое объединение,тем быстрее накапливаются ошибки (низы врут верхам об успешном исполнении, поскольку никакая другая информация наверх не проходит, затем верхи отдают новые приказы, исходящие из того, что прежние успешно исполнены, низы врут еще пуще и в итоге никто никого не способен скорректировать) и тем быстрее, после кратковременного всплеска могущества и упоения иллюзорным единством, весь механизм распадается. Другой -- убеждение. Множество индивидуальных воль приблизительно на равных взаимодействуют друг с другом и те из них, которые наиболее соответствуют реальной ситуации и оптимальному пути ее развития, оказывают решающее влияние на направленность той равнодействующей, о которой писал Энгельс. Чем лучше удается наладить такое объединение, тем быстрее устраняются возникающие ошибки и тем динамичнее, после более или менее кратковременного разброда и преодоления синдрома "лебедя, рака и щуки", совершенствуется и гуманизируется весь механизм. Единственный не приводящий к трагедиям способ осуществления желаний, затрагивающих других людей, -- это честно рассказать или написать о них так, чтобы эти другие захотели того же, чего хочешь ты. Мы знаем это из личной бытовой практики. Невозможно сколь-либо долго манипулировать ближним, заставляя его поступать не в его интересах, а в интересах манипулирующего -- рано или поздно, но осуществленное путем обмана насилие вскроется, и навсегда наживешь себе врага. Но это же верно и в практике социальной. У государств слишком велик соблазн заставлять своих подданных хотеть не того, что самим подданным нужно,и объявлять их, подданных, собственные желания антигосударственными и, следовательно, в конечном счете пагубными для самих же подданных. Однако как раз в конечном-то счете все обстоит наоборот. В конечном-то счете обман, если он был, и здесь вскрывается. Самые страшные исторические катаклизмы происходят именно тогда, когда государство ухитряется нажить себе врага в лице своего народа. Проблема осложняется, конечно, тем, что далеко не все желания подданных конструктивны. Они вполне могут быть и эгоистичными, и нечистоплотными, и даже преступными. Но наказывать по уголовному кодексу преступное желание, пока оно еще не вылилось в преступное действие, вряд ли возможно -- хотя бы потому, что не все желания высказываются вслух (и именно преступные содержатся в тайне чаще всего). |
