Вячеслав Рыбаков. Тридцать лет спустя
Скоро Новый год. Не успеешь елку разобрать — уже снова наряжать пора… В наступающем году наша страна будет «со смешанными чувствами печали и радости, с улыбкой и в слезах» отмечать тридцатилетие прихода к власти Михаила Горбачева. Совсем недавно было двадцатилетие распада Союза — и вот тридцатилетие перестройки. Будто время пошло вспять: сначала распад, перестройка уже потом, как следствие… Тридцать лет — это срок. Ровно столько прошло, кстати сказать, между ежовщиной и выходом на экраны «Кавказской пленницы». От «Расстреливать врагов и предателей, как бешеных собак» до «Этот… как его… волюнтаризм. — В моем доме попрошу не выражаться». От бараков и землянок до отдельных, с горячей водой и ваннами квартир в бесчисленных панельных многоэтажках, стремглав росших по всей стране и ныне считающихся убогими. От полного и плотного враждебного окружения до «Дунай, Дунай, а ну, узнай — Где чей подарок» и «Ночью в узких улочках Риги». Насколько же, несмотря на жуткую катастрофу войны, несмотря даже на кукурузу, за те коротенькие, столько всего вместившие тридцать лет ВСЯ ЖИЗНЬ В ЦЕЛОМ изменилась к лучшему! Про эти тридцать лет так однозначно не скажешь. Невозможно ничего понять про перестройку, если не припомнить, что перестройке предшествовало. Было бы крайне интересно исследовать природу начавшегося где-то в конце 60-х стихийного нарастания карнавального, инфантильного антисоветизма, что так унавозил для перестройки почву. Боюсь, покамест такое исследование невозможно — оно неизбежно окажется вульгарнейшим образом политизировано в ту или в другую сторону. Одни будут с пеной у рта доказывать, что это было благородное и неискоренимое стремление людей к священной свободе, другие — все объяснять происками заокеанских врагов и их агентов влияния, а то и чуждых этнических элементов. Ясно, что и то, и другое, и третье имело место — но не было главным. Уж не мне, и подавно — не здесь и не сейчас пытаться мимоходом сформулировать хотя бы наметки такого исследования. Но что я могу — так это самого себя предложить в качестве подборки данных, которые будущим первооткрывателям неизбежно придется осмыслять. По каким-то загадочным причинам я был с раннего детства повернут на политике, именно потому и гожусь на роль особо чувствительного регистратора поветрий. Градусник ведь не сам придумывает, до какой черточки подняться столбику ртути, не интерпретирует, что и как измеряет — просто показывает температуру окружающей среды. То же и ребенок. Это сейчас я плохо-бедно могу что-то объяснить, истолковать, придумать нарочно… Ребенком же говорит и пишет сам эфир. Мы все были в ту пору вроде бы маленькие патриоты. Играли в войну, ненавидели гитлеровцев, обожали космонавтов, во всех комнатах коммуналок разом приникали к чугунным однопрограммным телевизионным приемникам с их тесными тусклыми экранами, когда показывали, скажем, фильмы «Котовский», «Девочка ищет отца», «Орленок» или «Сильные духом». Потом возбужденно пересказывали друг другу самые героические и самые боевые сцены, без конца воспроизводили и варьировали их в играх… «Хэндэ хох!» — Сам ты сдох!» «Внимание, внимание! Говорит Германия! Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом. Хвостик оборвался — Гитлер обо…» Ну и так далее. Я пошел в школу в 61-ом и впервые меня выставили в коридор за болтовню на уроке лишь к концу учебного года. Разгромом кубинских контрреволюционеров на Плайя-Хирон тогда, наверное, все уши прожужжали в связи с первой годовщиной великой победы барбудос, но, честно сказать, подоплеки я не помню. Помню только, что я, восьмилетний клоп, вероятно, наслушавшись радио, в совершенно искреннем восторге тарахтел своему соседу по парте: «Ты представляешь, Америка такая большая, а Куба такая маленькая, а все равно Куба победила!» Самый первый в жизни стих у меня сочинился в том же году. |
