Столь бурное проявление любви к детям свидетельствовало еще и о том, что Элизабет вообще истосковалась по любви и ласке. Ей так недоставало близкого человека, мужчины, что порой казалось, она просто не выдержит.

Погасив в доме свет, Элизабет вошла к себе в спальню и включила торшер с бронзовой подставкой и стеклянным абажуром в виде лотоса. Она поменяла интерьер спальни через несколько месяцев после смерти Джона – слишком мучительны были воспоминания.

Элизабет обставила комнату по своему вкусу, но сейчас это не доставляло ей никакой радости. Оценить уют и красоту можно по-настоящему только вдвоем. Для нее же спальня была чем-то вроде монашеской кельи. Лайла права. Вести монашеский образ жизни совсем не сладко. Что хорошего в одинокой постели? Элизабет так хотелось чувствовать рядом тепло мужского тела.

Но что делать вдове с двумя ребятишками, для которых она должна служить образцом нравственности? Ничего. Хорошо Лайле давать советы! Но Элизабет не может уложить рядом с собой мужчину, чтобы он ублажал ее. Почему нет пилюль, снимающих сексуальное возбуждение, как аспирин – лихорадку.

Ох, уж эта Лайла! Поддавшись ее дурацкой философии, Элизабет вела себя с Тэдом, то бишь с господином Рэндольфом, как настоящая идиотка. Наверняка он сейчас потешается, вспомнив, как она разволновалась, когда он снимал ее с дерева.

Негодуя на себя за то, что, как последняя дура, разомлела при виде мощных плеч и пары голубых глаз, которым мог бы позавидовать сам Пол Ньюман, Элизабет включила торшер. Но прежде чем лечь спать, не устояла перед искушением посмотреть сквозь щели в ставнях, горит ли у него свет.

Так и есть. Через решетчатое окно веранды она разглядела Тэда, развалившегося в кресле. Он сидел, уставившись в серебристый экран телевизора. Тоже один. И Элизабет подумала, так ли сильно он ненавидит одиночество, как она, или это его собственный выбор?

– А что было потом?

– А потом ему пришлось подняться и спустить ее вниз.

– Это господину Рэндольфу?

– Ага-а. Он положил руки… сюда.

– Но это было после того, как разорвалась ее нижняя юбка.

– А, точно, совсем забыла об этом.

– У нее разорвалась нижняя юбка? Ты этого не сказала. Ну-ка, давай поподробней.

– Доброе утро.

Услышав слегка охрипший после сна голос Элизабет, все трое быстро обернулись. Завязывая узлом пояс своего халата из синели, достаточно старомодного, она бросила на сестру испепеляющий взгляд и направилась к кофейнику.

– Почему вы меня не разбудили? – спросила Элизабет, размешивая сахарин в чашке с черным кофе.

– Потому что, как я поняла, тебе нужно было хорошенько выспаться. – Лукаво улыбнувшись, Лайла вонзила зубы в хрустящий кусок бекона.

– Вы, я вижу, уже позавтракали.

На круглом кухонном столике стояли три тарелки со следами сиропа по краям.

– Я испекла детям оладьи. Хочешь попробовать?

– Нет, – резко бросила Элизабет. Обычно она бывала благодарна Лайле за то, что та заезжала утром покормить Миган и Мэтта и дать ей возможность подольше поспать. По субботам «Фантазия» работала с двенадцати до пяти. Это был единственный день, когда Элизабет могла не вставать в половине седьмого. – Ступайте готовить уроки, – строго приказала она детям. – Но прежде застелите постели и положите свою грязную одежду в корзину для белья.

– А потом можно пойти на улицу поиграть?

– Да, – улыбнулась впервые за все утро Элизабет и шлепнула Мэтта по заду, когда он пробегал мимо, а Миган, как старшую, прижала на миг к себе.

– Сообразительные ребятишки, – заметила Лайла, когда дети убежали.