* * *

— Что ты делаешь здесь в этот час, Уильям Блейк?

Вот и всему конец. У него больше не было работы, единственной работы, которая на этой земле имела смысл для него, и, возможно, он никогда больше не заполучит её, а у кого-то хватает наглости спрашивать, что он делает здесь в этот час, Уильям Блейк.

— В чём дело, который час?

— Шесть вечера. Холод собачий, лицо у тебя посинело и вообще такой вид, как будто ты при смерти.

— Вид тут ни при чём, доктор Хуссейни. Оставь меня в покое.

— Даже не подумаю. Поднимайся, пошли. Я живу в двух шагах отсюда. Сварим по чашке горячего кофе.

Блейк попытался уклониться, но человек настаивал:

— Если ты предпочитаешь не идти, то я вызову «скорую помощь», и тебя отвезут в «Кук Каунти», тем более что у тебя больше нет страховки. Вставай, не валяй дурака и вознеси хвалу небесам, что только один из сынов Аллаха мог оказаться на улице в этот час, вместо того чтобы торчать вместе со своей семейкой у рождественской ёлки.

В квартире Хуссейни было хорошо натоплено и витали запахи благовоний, пряностей и ковров.

— Сними обувь, — было сказано ему. Блейк сбросил туфли и опустился на подушки, уложенные по периметру гостиной, в то время как хозяин занялся приготовлением кофе.

Хуссейни смешал горсть кофейных зёрен с несколькими зёрнышками гвоздики и небольшим количеством корицы; комната наполнилась острым ароматом, затем он начал растирать кофе пестиком в ступке, меняя ритм, похожий на удары бубна, как в музыке, и сопровождая этот своеобразный деревянный перестук движением головы.

— Ты знаешь, что означает этот ритм? Это призыв. Когда бедуин размалывает кофе пестиком в своей ступке, то этот звук распространяется на большое расстояние, и кто бы ни проходил мимо, любой пилигрим, который бредёт в безмолвном величии пустыни, знает, что в палатке его ожидает чашка кофе и приветливое слово.

— Прекрасно, — кивнул головой Уильям Блейк, который постепенно начал приходить в себя, — трогательно. Благородный сын Аллаха пускает в ход свою деревянную ступку в городской пустыне и спасает от верной смерти отверженного, покинутого циничной и разлагающейся западной цивилизацией.

— Не говори гадостей, — упрекнул его Хуссейни. — Вот увидишь, это поставит тебя на ноги и заставит кровь бежать по венам. Клянусь, что, когда я нашёл тебя, ты был на грани от замерзания. Ты, наверное, не заметил этого, но мимо тебя прошли по меньшей мере двое твоих коллег, и они даже не удостоили тебя приветствием. Они видели тебя, не в себе и полумёртвого от холода, сидящего на обледенелой каменной плите, застывшего как сухая треска, и ни один даже не поинтересовался у тебя, не требуется ли помощь.

— Э, да они, возможно, спешили. Ведь сейчас канун Рождества. Многие ещё не успели сделать покупки... игрушки для детей, творожный торт для десерта. Ты ведь знаешь, как это бывает.

— Вот именно, — подтвердил Хуссейни, — канун Рождества. — Он высыпал кофе, который растёр вместе с пряностями в ступке, в кофейник с водой, кипящей на огне, и аромат стал ещё интенсивнее, но мягче и пробирал более пронзительно. Блейк осознал, что именно этот запах пряностей и кофе пропитал ковры на полу вместе с ароматом индийского благовония.

Хуссейни протянул ему клубившуюся паром чашку, предложил сигарету и уселся на корточках перед ним, куря в молчании и прихлёбывая из своей чашки крепкий ароматный напиток.

— Так и бывает в твоей палатке в пустыне? — спросил Блейк.

— О нет. В моей палатке — красивые женщины и финики вот такой величины. И дует восточный ветер, наполненный ароматом цветов с нагорья, и слышно блеяние ягнят, а когда я выхожу, то вижу вдали колоннады Апамеи, бледные на заре и красные на закате.