Однако ей было не суждено остаться наедине со своими мыслями, ибо послышался тихий стук в дверь спальни. От неожиданности она насторожилась и оторвала голову от подушки.

— Кто там? — спросила она.

— Это я, моя сударыня, — ответил знакомый голос. — Мне можно войти?

— Входи, Шейт, — сказала Радопис.

На цыпочках вошла юная рабыня. Она удивилась, видя, что госпожа бодрствует и еще не ложилась.

— Что случилось, Шейт? — спросила Радопис.

— Сюда явился человек и дожидается позволения войти.

Радопис нахмурилась, едва скрывая свой гнев.

— Какой еще человек? Выпроводи его немедленно.

— Как, моя госпожа? Он из тех, перед кем дверь этого дворца никогда не закрывается.

— Таху?

— Да, это он.

— И что привело его сюда в столь поздний час?

В глазах рабыни сверкнули озорные искорки.

— Моя госпожа, очень скоро ты узнаешь это.

Жестом руки Радопис велела пригласить его, и рабыня ушла. В дверях тут же показался высокий, широкоплечий командующий. Он приветствовал куртизанку поклоном, затем подошел и смущенно посмотрел ей в глаза. Радопис не могла не заметить, что его лицо побледнело, лоб наморщился, а глаза смотрели мрачно. Не промолвив ни слова, она подошла к тахте и села.

— У тебя усталый вид. Работа изнуряет тебя?

Таху покачал головой.

— Нет, — резко ответил он.

— Ты сам на себя не похож.

— Правда?

— Не притворяйся. Что с тобой?

Таху знал все, в этом не было сомнений, спустя мгновение Радопис тоже узнает, расскажет он ей об этом или нет. Он боялся снизойти до дерзости и заговорить, ибо ставил на карту свое счастье и опасался, как бы она не выскользнула из рук и не исчезла из его жизни навсегда. Если бы Таху смог одолеть ее силу воли, все оказалось бы проще, но он уже не надеялся на это, его терзали приступы отчаяния.

— Ах, Радопис! Если бы ты только любила меня так сильно, как я тебя, тогда мне было бы легко умолять тебя во имя нашей любви.

Радопис никак не могла понять, к чему ему прибегать к мольбам. Она всегда считала его настойчивым человеком, кому претили всякие просьбы и мольбы. Таху никогда не разочаровывался в соблазнительных прелестях ее тела. Что же так расстроило его? Радопис опустила глаза.

— Это та же давняя песня.

Ее слова, хотя и были правдивы, все же разгневали его.

— Я это знаю, — выкрикнул он. — Но я повторяю свои слова ради настоящего. Ах, твое сердце словно опустевшая пещера на дне ледяной реки.

Радопис была знакома с подобными сравнениями, но ее голос дрогнул от беспокойства, когда она заговорила.

— Разве я когда-либо отказывала тебе в том, что ты желал?

— Радопис, никогда. Ты подарила мне свое очаровательное тело, которое создано для того, чтобы причинять страдания мужскому роду. Но я всегда жаждал покорить твое сердце. Радопис, какое же у тебя сердце. Оно не покоряется безудержным бурям страсти, будто и вовсе не принадлежит тебе. Как часто я спрашивал себя, пребывая в смятении и отчаянии, какие недостатки делают меня недостойным тебя? Разве я не мужчина? Нет, я само воплощение мужчины. Все дело в том, что у тебя нет сердца.

Ей совсем не хотелось спорить с ним. Она слышала эти слова не впервые, однако обычно он произносил их со злой иронией.