Мернефта, бледный и как бы сразу постаревший, устремил на меня усталый и мутный взгляд.

— Это ты, Нехо? Если ты принесешь своему государю совет или лекарство, то получишь истинно царскую награду.

— Великий сын Ра! Позволь, чтобы слова мои коснулись только твоего слуха.

— Встань и подойди. Я слушаю.

Я поднялся на ступени трона и, склонившись к уху царя, в немногих словах передал ему наставления, которые могли бы помочь и наследнику; что было бы полезно посоветоваться с Пинехасом, но с величайшими предосторожностями, чтоб не подвергнуть его гневу Мезу, тот не преминул бы уничтожить столь полезного человека.

Луч надежды осветил лицо Мернефты и вызвал легкую краску на его щеки.

— Благодарю тебя, мой верный Нехо, и никогда не забуду твоей услуги. Но прежде всего я поведу тебя к царевичу, а потом ты съездишь к Пинехасу за мазью и порошком. Передай, что я даю ему три меры колец из золота.

Он поднялся с места и громко сказал:

— Пусть совет не расходится до нового повеления. Теперь же я иду к моему сыну.

В сопровождении меня и ближайших лиц царь прошел к павильону наследника.

Пройдя несколько богато убранных покоев, мы оказались в спальне наследника.

В одном из углов, на возвышении, устланном тигровыми шкурами, стояла кровать массивного золота с пурпуровыми подушками, на которых лежал Сети с пылающими щеками и судорожно вздрагивающим телом. Из его полуоткрытого рта вылетало тяжелое, хриплое дыхание. Вокруг постели толпились товарищи и слуги царевича и два врача, один готовил лекарство, а другой, очевидно убежденный в бесполезности всех средств, отвернулся в сторону, закрыв лицо руками.

Царевича немедленно стали лечить согласно назначениям Пинехаса. Мернефта сел на противоположной стороне комнаты, наблюдая за всем, что происходит.

Через несколько минут больной открыл воспаленные глаза, мутным взором окинул окружающих и попросил пить. Я бросился к служителям, которые в эту минуту вносили в комнату сосуды с тростниковым соком, налил его в чашу и, приподняв больного, поднес питье к его воспаленным губам. Он жадно осушил все до последней капли, и спокойствие распространилось по его чертам.

Мернефта встал и, потрепав меня по плечу, промолвил:

— Ты заслуживаешь моей милости, Нехо. Теперь поезжай за мазью и порошком и передай магу эту вещь, — продолжал он, снимая великолепный изумрудный аграф, которым был застегнут его плащ, — а потом немедленно возвращайся сюда. Я спокойнее в твоем присутствии, потому что наши ученые врачи просто болваны, не сумевшие ни предвидеть чумы, ни предохранить нас от нее.

Он подал мне руку для поцелуя, и я поспешно уехал.

Прибыв к дому Кермозы, я без доклада ворвался в залу, где хозяйка дремала в кресле. Сначала она была недовольна нарушением ее отдыха, но когда я объявил, что меня прислал фараон, который обещает ее сыну три меры золотых колец, лицо ее просияло восторгом. Пожимая мою руку, она назвала меня своим благодетелем и бегом отправилась за Пинехасом. Последний вскоре пришел, мрачный и встревоженный, и воскликнул:

— Что ты наделал, Нехо? Из-за твоей болтовни я рискую своей головой.

Я передал Пинехасу изумрудный аграф фараона и попросил дать мне порошку и мази. Он, обрадованный, принес из своей комнаты большую банку мази и ящик, наполненный порошком.

— Скажи фараону, — прибавил он, — чтоб в эту ночь он удалил всех лишних людей из комнат царевича. Я сам приду лечить его, а потому позаботься, чтобы часовые беспрепятственно меня пропустили.

Я поспешно вернулся в царские палаты и нашел Сети спящим тревожным сном.

Но дыхание его стало свободнее, и окружающие передали мне, что он несколько раз просыпался и жадно пил тростниковый сок.