В день праздника я собирался во дворец. Вдруг приехал Хам, похудевший и побледневший от страха, так как он был здоров. Все встретили его с распростертыми объятиями, но мне было некогда слушать красноречивые описания приключений.

С самого восхода стояла невыносимая жара. Было трудно дышать раскаленным воздухом, пропитанным тончайшею пылью, которая сушила горло и глаза. Я стал беспокоиться, заметив, как на горизонте собираются тучи и сильные порывы ветра поднимают облака пыли. Несмотря ни на что, пиршество во дворце началось. Чтобы развлечь и повеселить царевича Сети, фараон решил пировать с особым великолепием, пригласил самых знатных и красивых придворных дам. Оживление гостей достигло апогея, все пили за здоровье государя и наследника, когда отдаленные раскаты грома и вой ветра заставили обратить внимание на то, что происходило под открытым небом. Фараон, подойдя к окну, заметил:

— Предсказанная гроза приближается.

Небосклон зеленовато-желтого цвета навалился на окрестности фантастическим сумраком. На горизонте скопились густые тучи, по которым непрерывно змеилась молния, а ветер яростно выл, сгибая пальмы, как легкий тростник. Вдали виднелся Нил, волны которого казались совершенно черными и вздымались горами. Растерянные люди бегали и искали, куда бы спрятаться со своим имуществом и скотом. Вдруг молния озарила залу ослепляющим светом, и ужасающий удар грома потряс дворец до самого основания. Серебряная и золотая посуда закачалась и зазвенела на столах, ветер задул в окна песок, смешанный с дождем. Раздались женские вскрики. Мернефта приказал задернуть тяжелые занавеси из голубой с золотом ткани, зажечь лампы и продолжать пир.

Но никто не мог ни есть, ни разговаривать. Как должна была подействовать ужасная гроза на людей, еще не окрепших после болезни! Я раскаивался, что под каким-нибудь предлогом не остался дома. Смутные сомнения и угрызения совести терзали почти всех гостей. Наконец буря немного притихла, город накрыл мрак, но дождь и ветер прекратились. Мернефта с состраданием оглядел расстроенные лица друзей и разрешил тем, кого не удерживают во дворце служебные обязанности, вернуться домой. Я воспользовался этим позволением, почти слетел с лестницы и нашел носильщиков своего паланкина. Меня пожирало беспокойство, и этот способ передвижения казался слишком медленным. Я предложил паланкин офицеру, который должен был остаться, а взамен забрал его лошадь. Едва я завидел ворота нашего дома, как буря возобновилась с удвоенной яростью. На город обрушились вспышки молнии, удары грома и жуткий ливень. Я со взмыленным конем укрылся под сводом ворот, и тут с оглушительным стуком посыпался град величиной с куриное яйцо.

Оставив лошадь на попечение слуги, я взбежал на лестницу и в галерее увидел людей, похожих на привидения, которые, сидя на полу, прижимались друг к другу. Некоторые прятали голову между колен, другие закрывали лица полами одежды. Это были выздоравливающие от чумы невольники и слуги, которые скрывались в своих убогих каморках, а теперь, пораженные ужасом, притащились сюда, рассчитывая найти надежное убежище. При моем появлении они принялись жалобно вопить и протягивать ко мне свои иссохшие руки.

— Господин, — воскликнул старый египтянин, виночерпий моего отца, — нас наказывает бог Мезу… Мир рушится!

— Нет, — возразил я, — Иегова тут ни при чем: гроза произошла от ужасной жары… Она скоро пройдет. Идите домой, добрые люди.

Оставив бедняков, я направился к родителям.