|
Кроме того, такая безумная страсть, какую он питает к этой женщине, ослабляет душу и тело, но как бы ни была она сильна, а против разлуки устоять не может. Не видя предмета своей любви, человек всегда кончит тем, что забудет его. Вот поэтому-то я и отпустил молодую египтянку, которая притом — женщина замужняя и любит другого». Я не мог не согласиться с ним, — продолжал Энох, — и очень ему благодарен, потому что он два раза навестил тебя, возложил руки на твою рану и дал бальзам, который оказал чудесное действие. Теперь ты уже находишься вне всякой опасности. Будь же благоразумен, сын мой, забудь эту неблагодарную, и все пойдет хорошо.
Я не отвечал ни слова и, уничтоженный, упал на подушки. Итак, Смарагда была на свободе и, без сомнения, подъезжала теперь к Танису, где ее возлюбленный примет ее с распростертыми объятиями. А Мезу, которому я служил верою и правдою, которому эта женщина послужила приманкою, чтобы завлечь меня, изменил мне и разлучил с нею… Но мог ли он изгладить ее образ из моего сердца?.. Безумец я был, покинул все: отчизну, веру, любимые занятия, чтобы скитаться в пустыне и быть полезным орудием в руках ловкого политика, у которого теперь находился в полной власти, так как в еврейском стане Мезу был неограниченным владыкою. Волнение мое было так сильно, что я лишился чувств, но когда очнулся, мною овладела единственная неотступная мысль: выздороветь как можно скорее и потом бежать, бежать во что бы то ни стало, чтобы настигнуть злодейку и заставить ее дорого поплатиться за мои мучения. Намерение это, казалось, возвратило мне силы. Я приказал достать свои лекарства и сам начал лечить свою рану. Моя молодая и крепкая натура отлично помогала лечению, и, несмотря на утомительное путешествие в пустыне, я начал быстро поправляться. Когда качка и толчки на верблюде причиняли мне страдания или когда огорчала меня мысль, что я все более и более отдаляюсь от Смарагды, я взглядывал на превосходного сирийского коня, подарок Омифера, который шел рядом с моим верблюдом, и думал: ты, могучий и быстрый как вихрь, понесешь меня в Египет, и я наверстаю потерянное время. Наконец однажды, после полудня, мы стали лагерем у Красного моря, или, как мы его звали, Тростникового. Наши палатки, моя и Эноха, находились в арьергарде, в самом конце стана, и, сидя у входа их, мы могли свободно обозревать равнину, которая простиралась за нами. Я, по обыкновению, был погружен в свои планы бегства, как вдруг Энох прервал мои размышления: — Пинехас, у тебя глаза лучше моих. Посмотри-ка, не видишь ли ты чего-либо подозрительного на горизонте. Удивленный этим, я стал всматриваться в даль и вскоре различил облака пыли, а в них темные массы и какое-то сверкание. Через несколько минут около нас собралась группа людей из соседних шатров. Все глаза тревожно устремились на черные точки вдали, и спустя несколько минут не осталось уже никакого сомнения, что там идут в стройном порядке боевые колесницы, колонны пехоты и отряды всадников, — словом, целая армия, вооружение которой и сверкало в лучах заходящего солнца. — Египтяне нас преследуют! Это восклицание мгновенно начало переходить из уст в уста, возбуждая панический страх в трусливой и малодушной толпе. В несколько минут стан наполнился криками, плачем, стенаниями и ропотом против пророка, который завлек народ в пустыню, чтобы подвергнуть его неминуемой гибели. Немного спустя Мезу обошел стан, произнес успокоительную речь и приказал всем начальникам и членам совета собраться в его шатре. Меня также позвали, но я отказался под предлогом сильной слабости. Какое мне было дело до судьбы евреев и их вождя, которого я ненавидел! Меня занимала только та мысль, что наступила благоприятная минута выполнить мое намерение и бежать, если возможно, прежде чем начнется битва. Сидя на песчаном бугре, я жадно следил за движениями войска фараона. |
