— Конечно, — задумчиво произнес Ларев после этой паузы, — нездорово, что ты с тамошней братвой поцапался. У них там крепкая система, с ними мне ссориться не резон. Кстати, на карьере — не ты поигрался?

— Я, — сказал Механик, решив, что это уже ничего не решает.

— Ну, это мы затрем как-нибудь… — выпуская дым через ноздри, помыслил вслух Володя. — А с остальным — попозже разберемся. Если поживешь здесь тихо, мирно и не высовываясь — шансы будут. Охрана у меня надежная, не протреплются, надо думать… Ну как, остаешься? По рукам?!

Механик задумался, но ненадолго. Он, конечно, понимал, что Ларев, как говорится, человек сложный и неоднозначный. И ясно, за свое гостеприимство потребует не только работы по благоустройству территории хутора. Очень может быть, что опять придется кому-нибудь «Мерседес» минировать… С другой стороны, куда денешься? Откажешься — вместо друга еще одного врага наживешь.

Нет уж, от добра добра не ищут.

— Остаюсь, — сказал Механик и хлопнул жесткой ладошкой по могучей лапе Владимира Васильевича.

ПОСЛЕ ТРЕТЬЕЙ ВСТРЕЧИ

Настенные часы в кабинете профессора Баринова показывали 22.35, а он все еще не покинул рабочее место. И это — несмотря на то, что в ЦТМО официально был нерабочий день — суббота.

Почти все, что намечалось на сегодня, было сделано. Осталось, правда, дождаться еще двух очень важных телефонных звонков.

Задумчиво теребя бороду, Сергей Сергеевич уже в который раз прослушивал диктофонные кассеты с записями, сделанными во время и после сегодняшней встречи Никиты Ветрова с «небритым Николаем» в 15.30 на метро «Белорусская»-радиальная.

— …Бариновы никогда не звали своего покойного сына Димой, — звучал в кабинете голос Ветрова, — они называли его Митенькой, Митей, Митюшкой. И они точно знают, что он погиб. У них нет никаких оснований в этом сомневаться.

— Они видели труп? — спросил голос Николая.

— Да, видели. Правда, как сказал Сергей Сергеевич, лучше бы им было этого не видеть…

— Он вам рассказал обо всех обстоятельствах гибели сына?

— Да. Но запретил мне рассказывать вам об этом до того, как вы изложите свою версию.

— Хорошо, я расскажу. Дело было в Ленинграде, зимой 1963 года, 2 февраля. Мама, тогда еще студентка, пошла в магазин за продуктами и повезла меня с собой. В голубой колясочке с натянутыми поперек нее шариками-погремушками и откидным клеенчатым пологом. И завернут я был в голубое ватное одеяльце из атласа. Мать оставила коляску возле магазина, а сама вошла внутрь и стала в очередь. Через полчаса она вышла, но коляска была пуста. Меня украла цыганка по имени Груша, у которой умер ее родной ребенок. Она кочевала под руководством бывшего артиста театра «Ромэн» Анатолия Степановича Бахмаченко. 3 февраля они привезли меня в Москву и бросили в зале ожидания на Ярославском вокзале. Меня подобрала милиция и сдала в Дом ребенка… Теперь рассказывайте вы!

— Николай Иванович, — тактично произнес Ветров. — Вы, по вашим словам, родились 5 мая 1962 года. Стало быть, вам в феврале 1963-го было восемь месяцев. Вы не можете этого помнить. Кто-то вам это рассказал, верно?

— Это мое дело, помню я это сам или мне кто-то рассказал. Мне нужно знать, что вам рассказал о смерти своего Ди… Мити профессор Баринов!

— Пожалуйста. Там действительно была колясочка, одеяльце и погремушки. Но только мать вернулась не к пустой коляске, а к раздавленной в лепешку. Пьяный водитель какого-то «Москвича-пикапа», разворачиваясь у магазина, резко сдал машину назад и с силой притиснул коляску к стене дома… Вместе с ребенком, который там находился.