А сам-то я кто? Очевидно, диффузионист, поскольку склоняюсь к мысли, что люди могли прийти в Полинезию из Америки до того, как Колумб пересек Атлантику. Впрочем, какой же я диффузионист? Ведь я не верю, что полинезийцы попали на эти острова, следуя маршрутом, который даже все изоляционисты признают! Не желаю допустить возможность какихлибо контактов с Америкой до Колумба, они исходят из того, что полинезийцы прошли на пирогах вдвое больший путь против господствующих ветров и течений. Всячески изолируя Америку, они тем самым становятся крайними диффузионистами по отношению к Полинезии.

Диффузионисты подходят к решению проблем по меньшей мере так же нереалистично, как изоляционисты, ведь они совершенно не учитывают ветров и течений, смотрят на мировые океаны как на катки, по которым одинаково легко скользить в обе стороны. Сидят над плоской картой и прыгают карандашом с острова на остров, с материка на материк. Им бы очутиться в пироге на волнах, штурмующих Фату-Хиву, убедиться, как мы убедились, что у этого океана есть «верх» и «низ». А изоляционистам, допускающим, что батат и семена махо сами могли прибыть с течением из Перу в Полинезию, не мешало бы уразуметь, что судно могло проделать тот же путь.

В общем, диффузионисты и изоляционисты одинаково далеки от жизни. Тут надо быть хоть немного географом.

…И опять я вечером, лежа в хижине, размышляю об этих проблемах, которые все больше меня занимают. Намечался конфликт между бородатым дикарем, осуществившим возврат к природе, и бывшим студентом университета, решающим научный ребус. Меня огорчало, что антропологи так легко подходят к моим предметам — биологии и географии, даже не изучают их факультативно. Отрывают древних людей от природы и рассматривают их, словно черепки в музейной витрине.

Внезапно я из мира размышлений вернулся на свой матрац. Собаки! Чужие собаки. Точно: где-то в верховьях долины — собачий лай.

Теи в это время как раз шел через речушку, неся нам на большом зеленом листе горячий ужин. Оба его пса остановились, подняли головы и ответили своим сородичам яростным лаем.

Кто-то спускался с гор, потому что в долине Уиа мы ни разу не встречали диких собак. Днем, когда я ходил за хворостом, мне один раз послышалось, что на горе перекликаются люди. Но я решил, что мне это почудилось.

Собачий концерт стал оглушительным, когда целая свора пятнистых псов, напоминающих пойнтеров, выбежала из зарослей в пальмовую рощу. Следом за ними шли люди — мужчины, женщины, дети. Они кричали и махали руками, приветствуя нас. Наши друзья Вео и Тахиапитиани из Омоа, еще одна чета и гурьба ребятишек, среди которых мы узнали плутишку Пахо. Тихая долина наполнилась криками и смехом. Пахо первым делом осведомился у Момо, осталось ли что-нибудь от варенья и тушенки, купленных нами на Хива-Оа. Теи даже не прикоснулся к ним. И сладости мистера Боба мы приберегли, не желая быть виновниками порчи чудесных зубов Теи и Момо.

Судя по всему, не свежий воздух Уиа привлек нежданных гостей из-за гор. То ли им не давали — покоя мысли о товарах из лавки Боба, то ли на той стороне захотели проверить, чем мы тут заняты. Мы предпочли бы, чтобы там о нас вовсе забыли. И горячо поддержали старика Теи, когда он предложил гостям остаться. В Уиа хороший ветер, достаточно свиней и хлебных плодов, на склонах хватает фаэхока. Стоит ли возвращаться в Омоа, где столько больных?

Из земляной печи Теи только что был извлечен жареный поросенок, и пои-пои поспело, так что еды хватало на всех. Гостей не пришлось долго уговаривать.