В дальнем конце долины стоял грязный барак. Такой же унылый, как большинство домов местных жителей, но повместительнее. Спустилась ночь, когда мы подошли к обители протестантов. Всякий, разделяющий веру протестантского священника, был здесь желанным гостем.

Улыбающийся священник-полинезиец в смокинге и цветастой набедренной повязке вышел босиком на грязный двор и пригласил нас присоединиться к причудливому сборищу метисов и полинезийцев, составлявших его паству. Нас встретил хор пронзительных голосов, исполнявших псалмы; больше я ничего не помню, потому что через минуту мы с Лив уже спали крепким сном на матраце, который нам уступил кто-то из прихожан.

Когда мы открыли глаза, через разбитое окно под потолком пробивались солнечные лучи. Они осветили горы красных кофейных ягод, разложенных для сушки на пыльном полу. В просторном помещении не было людей, кроме нас, но кашель, стоны и причитания, доносившиеся из соседней комнаты, вызвали у нас оторопь.

Лив закусила губу. Тут нельзя оставаться.

Мы развязали непромокаемый мешок и вывалили на матрац его содержимое. Все промокло насквозь. Наша роскошная городская одежда — вся липкая и тяжелая от морской воды… А, черт с ним. Мы напялили на себя свои наряды и вышли на солнце: Лив — в красном шелковом платье и в туфлях на высоких каблуках, я — в темном костюме, при галстуке, в шляпе, в черных ботинках.

В таком облачении мы чувствовали себя куда более знатными персонами, чем накануне. Пусть одежда мокрая и помятая, зато в глазах местных жителей мы разом превратились в туристов.

В маленьком магазинчике Боб отпускал своим клиентам одеколон, клубничное варенье, фуражки с лаковым козырьком. Толстая вахина пришла за резинкой. Боб натянул кусок на деревянный метр, отрезал и вручил пораженной покупательнице укоротившуюся на глазах резинку.

— Мистер Боб, — сказал я. — Нам нужны кое-какие продукты.

Он повернулся к нам, и глаза его чуть не выскочили из орбит.

— Слушаюсь, мистер, — поклонился мистер Боб.

— У вас есть еще варенье? — спросил я, когда другие покупатели забрали свои банки.

— Есть, мистер. Сколько вам угодно?

— Я возьму все, что у вас осталось. И тушенку тоже, — добавил я, быстро обозрев скудные запасы на полках.

— Ты с ума сошел? — шепотом осведомилась Лив, когда Боб принес охапку банок.

— Тихо, — прошептал я ей в ответ. — Надо пустить пыль в глаза.

— Это все, что у меня есть, — почтительно молвил Боб, уставив прилавок банками.

— Еще что-нибудь вкусненькое?

— Конфеты и шоколад. — Глаза Боба сверкали, он вытер вспотевший лоб.

— Берем. Табак?

— Какой именно?

— Я не курю. Мне для подарков.

В магазин набились островитяне, которые таращились на нас, словно на каких-нибудь знаменитостей. Мы чувствовали себя Ротшильдами в деревенской лавке.

— Может быть, возьмете одеколон таитянского производства?

— Разумеется. Давайте весь.

Следуя моему примеру, Лив тоже принялась играть роль энергичной покупательницы.

Когда стало ясно, что бой нами выигран, я достал один из своих аккредитивов и расписался на нем ручкой Боба.

— Не к спеху, не к спеху, — затараторил Боб, живо подхватывая аккредитив.

Поворачиваясь к двери, я громко сказал Бобу, чтобы товары доставили нам позже. Куда — для нас было такой же загадкой, как и для Боба, но не говорить же об этом вслух.