- Ты начиталась путешествий, - заметил ее муж.

- Может быть, - возразила она, - но коли уж мечтать, что за охота мечтать о несбыточном?

- А почему же нет? - подхватил я. - Чем бедное несбыточное виновато?

- Я не так выразилась, - промолвила она, - я хотела сказать: что за охота мечтать о самой себе, о своем счастии? О нем думать нечего; оно не приходит - что за ним гоняться! Оно как здоровье: когда его не замечаешь, значит, оно есть.

Эти слова меня удивили. В этой женщине великая душа, поверь мне... От Венеции разговор перешел к Италии, к итальянцам. Приимков вышел, мы с Верой остались одни.

- И в ваших жилах течет итальянская кровь, - заметил я.

- Да, - возразила она, - хотите, я покажу вам портрет моей бабушки?

- Сделайте одолжение.

Она пошла в свой кабинет и принесла оттуда довольно большой золотой медальон. Раскрыв этот медальон, я увидел превосходно написанные миниатюрные портреты отца Ельцовой и его жены - этой крестьянки из Альбано. Дед Веры поразил меня сходством с своей дочерью. Только черты у него, окаймленные белым облаком пудры, казались еще строже, заостреннее и резче, а в маленьких желтых глазах просвечивало какое-то угрюмое упрямство. Но что за лицо было у итальянки! сладострастное, раскрытое, как расцветшая роза, с большими влажными глазами навыкате и самодовольно улыбавшимися, румяными губами! Тонкие чувственные ноздри, казалось, дрожали и расширялись, как после недавних поцелуев; от смуглых щек так и веяло зноем и здоровьем, роскошью молодости и женской силы... Этот лоб не мыслил никогда, да и слава богу! Она нарисована в своем альбанском наряде; живописец (мастер!) поместил виноградную ветку в ее волосах, черных, как смоль, с ярко-серыми отблесками: это вакхическое украшение идет как нельзя более к выражению ее лица. И знаешь ли, кого мне напоминало это лицо? Мою Манон Леско в черной рамке. И что всего удивительнее: глядя на этот портрет, я вспомнил, что у Веры, несмотря на совершенное несходство очертаний, мелькает иногда что-то похожее на эту улыбку, на этот взгляд...

Да, повторяю: ни она сама, ни другой кто на свете не знает еще всего, что таится в ней...

Кстати! Ельцова, перед свадьбой своей дочери, рассказала ей всю свою жизнь, смерть своей матери и т. д., вероятно, с поучительною целью. На Веру особенно подействовало то, что она услыхала о деде, об этом таинственном Ладанове. Не от этого ли она верит в привидения? Странно! сама она такая чистая и светлая, а боится всего мрачного, подземного и верит в него...

Но довольно. К чему писать все это? Впрочем, так как оно уже написалось, то пусть и отправляется к тебе.

Твой П. Б.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

От того же к тому же

Сельцо М...ое, 22 августа.

Берусь за перо спустя десять дней после последнего письма... О, мой друг, я не могу скрываться более... Как мне тяжело! как я ее люблю! Ты можешь себе представить, с каким горьким содроганьем пишу я это роковое слово. Я не мальчик, даже не юноша; я уже не в той поре, когда обмануть другого почти невозможно, а самого себя обмануть ничего не стоит.